Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Эй, держись! — воскликнул Эббот, хватая меня за руку. — Не волнуйся, Флэши — мы отомстим за Джоджи, вот увидишь! Иначе он нам просто жизни не даст, старый хват! Мы должны взять Фирозшах!

Так они и сделали, причем уже во второй раз. Они снова поднялись в атаку, британцы плечом к плечу с сипаями, вынырнув из предрассветной мглы прерывистыми линиями красных мундиров. Впереди них гремели пушки конных батарей, а позиции хальсы озарялись потоками пламени. Канониры сикхов здорово потрепали наступающие полки и взорвали несколько наших зарядных ящиков, так что красные колонны продвигались вперед как будто среди огненных столбов, из которых то и дело вылетали яркие вспышки наших ракет Конгрива, за которыми тянулись хвосты черного дыма. Это последнее сумасшедшее усилие — думал я, со страхом наблюдая эту картину из тыла. Там никто просто не мог устоять — но они все же шли вперед, прямо сквозь этот шквал огня и металла, истощенные, полуголодные, промерзшие до костей, почти без глотка воды. Впереди верхом ехал Хардинг, его пустой рукав был засунут под ремень, и рассказывал своим адьютантам, что не видал ничего подобного со времен войны в Испании, а Гауг вел правый фланг, полы его белой боевой куртки развевались на ветру и были хорошо видны издалека. Затем они пропали в дыму — поредевшие шеренги, потрепанные знамена и посверкивающие клинки кавалерии — и я возблагодарил Господа, что сам я здесь, а не там, после чего призвал ракетчиков крикнуть троекратное «ура!» в честь наших отважных товарищей. А потом вернулся в тенек, к честно заработанному завтраку, состоявшему из хлеба и бренди.

Будучи новичком в этом деле, я не ожидал скоро увидеть их снова на этом кровавом пути — но уже за пределами нашей видимости они вновь пошли на штурм укреплений и прошли сквозь весь Фирозшах, как стальной кулак, так что уже к полудню на всей позиции не осталось ни одного живого пенджабца, а мы взяли семьдесят пушек. Не спрашивайте меня, как нам это удалось — поговаривали, что кое-кто из хальсы смылся еще предыдущей ночью, а остальные были в растерянности, поскольку сам Лал Сингх со своими приближенными сбежал, так как акали уже жаждали их крови — но все это ничего не объясняло, по крайней мере, мне. Численный перевес все еще был на той стороне, так же как и все преимущества оборонительных укреплений — так как же нам удалось их разбить? Не знаю, меня там не было — но позже я так же не мог понять событий Альмы, Балаклавы, Канпура, но я жалел наших ребят, Господи помоги мне, и в том не было моей вины.

Я не принадлежу к числу шовинистов-джинго, утверждающих, что британский солдат храбрее всех других — или даже, как говаривал Чарли Гордон, что он может быть храбрым чуть дольше своих противников. Но я готов поклясться, что нет ни одного солдата в мире, который бы еще также верил в мужество товарищей, стоящих рядом плечом к плечу — и это чувство порой стоит целой дивизии. Конечно же, если это не я стою рядом с вами.

Все утро продолжали подходить раненные, но гораздо меньше, чем вчера, и теперь они чувствовали себя настоящими победителями. Они дважды разбили превосходящие силы хальсы и третьего сражения при Фирозшахе уже быть не могло — по крайней мере, не с войсками Лала, которые уже в паники бежали к Сатледжу, а наша кавалерия гналась за ними по пятам. «Тик хай, Джонни!» — орал сержант Двадцать девятого полка, опираясь на сипая-наика — они оба были ранены в ноги, и ковыляли, используя вместо костылей ружья. «О, за нашего Джонни стоит выпить рому, а? Они могли нас отбросить аж до Мудки, но ты, черномазый, сегодня тоже честно заработал свои чапатти!» И все вокруг восклицали, ревели и помогали им — большеголовому краснолицему мерзавцу и стройному смуглому бенгальцу, причем у большинства глаза горели все тем же диким блеском. Это была победа — все это было у них в глазах, даже у бледного корнета Третьего полка легкой кавалерии, с рукой, оторванной по самый локоть, который громко стонал, пока его бегом относили в тыл, и у рядового пехотинца, у которого тулваром была страшно рассечена щека, так что он плевал кровью при каждом слове, рассказывая, как Гауг закрепился в сикхских траншеях на случай контратаки, но ее уже не стоило опасаться.

— Мы их разбили, сэр! — кричал он и его лицо было таким же красным, как и мундир, залитый кровью. — Думаю, теперь они вряд ли остановятся до самого Лахора! Слышите, как чествуют старого папашу Гауга — вот это парень, а? — Он уставился на меня, зажимая свою рану грязной тряпкой. — А как вы себя чувствуете, сэр? Вроде бы вам нехорошо, судя по вашему виду, если позволите заметить...

Это было правдой — я даже не приближался к полю битвы, но сейчас вдруг почувствовал себя так, будто вот-вот умру прямо на месте. Это было не от жары или усталости, даже не от вида зубов раненного, выглядывающих сквозь рассеченную щеку (чужие раны оставляют меня равнодушным) или от стонов, доносящихся из госпитального баша, не от тяжелого запаха крови и едкого дыма или от ноющей боли в моей щиколотке — ничего такого. Полагаю, что это было вызвано чувством, что все закончилось и я смогу наконец, избавиться от усталости, накопившейся за несколько самых тяжелых недель в моей жизни. Я едва спал одну ночь из последних восьми, начиная с той, которую я провел, на ипподроме с Манглой; затем начались мои игры с хальсой, переправа через Сатледж, скачка от Теджа и Лала в Фирозпур, бессонная ночь, когда мы прислушивались к отдаленному гулу в Мудки, тяжелые переживания, после того, как Броудфут сообщил мне плохие новости, ледяной поход к Мизривалла и, наконец, первая ночь в Фирозшахе. О да, мне повезло больше, чем многим другим и я был в безопасности, так что мог спрыгнуть со стула и ничком упасть на свой чарпой, забыв обо всем на свете.

Теперь, когда я устал как собака, от переживаний и ужаса, в ночных кошмарах мне являлись лобстеры и сыр, но один из них превзошел все. Мне снилось, что я медленно сползаю с чарпоя в ванну с теплой водой, причем, подняв голову, я увидел на потолке картину: Гауга, Хардинга и Броудфута, изображенных в виде персидских принцев, обедавших с миссис Мэдисон, которая наклонила свою чашу и поливала меня маслом. Это сделало меня таким скользким, что я уже не мог передать все наследство Сучета, монету за монетой, из моего пупка на животик королевы Ранавалуны, которая за это запихнула меня под огненно-красный бильярдный стол. Затем королева начала бить меня кулаками и трясти — я сообразил, что она хочет разбудить Флэши, так как его требует Гауг, но когда я сказал, что не могу этого сделать из-за своей лодыжки, появился вдруг сам доктор Арнольд в огромном пуггари из шотландки, верхом на слоне, и закричал, что подвезет меня, поскольку главнокомандующему срочно требуется греческий перевод «Замка Капризов», так что если я не доставлю его Тедж Сингху, Элспет будет вынуждена совершить обряд сутти. Затем я последовал за ним, плывя над огромной пыльной равниной. Повсюду был жуткий смрад паленого мяса, а сверху как снег падал грязноватый пепел, и вокруг все было покрыто страшными бородатыми лицами и телами мертвецов, перемазанными кровью. Кровь сочилась из ужасных ран и пропитывала землю, которая багровела на глазах; до самых внутренностей пробирал грохот канонады и повсюду валялись обрывки палаток, обломки повозок и развалины хижин, причем некоторые еще были объяты пламенем.