Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— А для вас — и того меньше. Но мы же не собираемся доводить до этого, правда? Вы человек практический, и у меня сложилось впечатление, что мы сработаемся. Потому как, хотите вы того или нет, вам предстоит встать рядом со мной против «Хольнупа», ясно?

Значит, одурачить его не удалось, и мне остается только ждать и надеяться. Твердо я знал только одно — ему и на милю не удастся подвести меня к Францу-Иосифу и этому треклятому «Хольнупу» — если тот действительно существует, а не является частью какого-то маккиавеллиевского заговора, который Бисмарк сплетает ради своих дьявольских целей, о коих я даже и не догадываюсь.

Это вполне вероятно, но знаете, я склонен был поверить в правдивость их рассказа. Не во все, быть может, но по большей части. Звучал он нелепо, но не нелепее, чем многие интриги, с которыми мне приходилось сталкиваться: взять, к примеру, штракенцскую свадьбу или рейд Джона Брауна. Что венгерские фанатики жаждут пустить кровь Францу-Иосифу, звучало вполне достоверно, в отличие от плана, придуманного Бисмарком в пику им... Но, пораскинув мозгами, оставалось признать, что больше ничто не сработает. Угроза перебултыхать всю Европу возникла внезапно, как джинн из бутылки, причем была посерьезнее, чем в 48-м или во время Крымской войны, или в Сан-Стефано. Столкнувшись с неисполнимой задачей обеспечить безопасность императора и при этом остаться в тени, острый как бритва ум канцлера пришел к выводу, что ни в чем не повинный старина Флэши — его спасательный круг: он-де имеет беспрепятственный доступ к Францу-Иосифу и при этом прекрасно поддается на шантаж. И Бисмарк споро и хладнокровно принялся за работу, доставив меня туда, где я сейчас нахожусь, использовав весьма своеобразные орудия: Кральту, Виллема (может, и Бловица?), а главное — знание мое натуры. План работает без сбоев... до поры. Предстоит увидеть, сумеет ли сплетенная этим злокозненным гением паутина, оплетшая Ишль, устоять перед моими неистовыми порывами проделать в ней брешь и послать куда подальше Франца-Иосифа и мир в Европе. Разве не сплел он однажды такой же кокон вокруг Штракенца, и не оставил ли я тогда ублюдка с носом, а?

Все это замечательно, но ближайшей моей задачей было улизнуть, а раз этот сукин сын Штарнберг наполовину разгадал мои намерения, с их воплощением придется повременить. Но недолго: если меня привезут в Ишль, под присмотр всей этой его банды, пиши пропало. Линц, где нам предстоит сделать остановку на ночь, представляется лучшим шансом. Я не сомневался, что Билл столь же быстро спускает курок, как и его смертоносный папаша, но если я позову на помощь посреди улицы или в отеле, он ведь не осмелится пустить в ход свою пушку... Точно не осмелится? Скорее всего осмелится и не упустит свой шанс, а перед Бисмарком потом как-нибудь оправдается. Местный поезд до Ишля покинуть будет ничуть не проще, чем «Восточный экспресс»... Господи, вот бы решиться и кинуться на него сейчас! Один хороший удар — и ноги в руки, туда, где Бловиц с парнями коротает времечко и где я окажусь в недосягаемости для этого кровожадного молокососа... Но в тот самый миг, когда в голове моей промелькнула эта отчаянная мысль, я посмотрел на него и увидел, что он наблюдает за мной с такой знакомой штарнберговской улыбочкой на губах, тут-то весь мой задор (и без того не шибкий), ухнул, как помои в сточную канаву.

Поскольку я выразил желание поразмыслить, принять участие в этой дурацкой затее или нет, они оставили меня в покое до конца путешествия на экспрессе — Кральта удалилась в соседнее купе, а Виллем читал и покуривал, покуда я напряженно размышлял в своем углу. Один раз я сделал робкое предположение, что должен попрощаться с Бловицем: тот, мол, ожидает, что я выйду в Вене, и забеспокоится, что к чему. Штарнберг осклабился и сказал, что Кральта пошлет журналисту записку.

Когда мы вкатили в Линц, начали сгущаться сумерки, блеск в моих глазах померк еще быстрее, когда, покинув станцию — Виллем держался совсем рядом, а Кральта чуть поодаль, — я увидел у обочины поджидающий нас крытый экипаж с парой дюжих парней в котелках и длинных плащах. Один взмахнул на козлы, к кучеру, другой уселся внутри, вместе с нами. Это был краснорожий детина с поросячьими глазками, которые ни на секунду не отрывались от меня, и узловатыми ручищами, лежащими на коленях. Странно, но я как сейчас вижу эти могучие лапищи с обкусанными ногтями, хотя прочие детали той короткой поездки давно выветрились из памяти, возможно, из-за потрясения, которое довелось мне пережить, когда выяснилось, что цель нашего путешествия не отель или гостиница, как ожидалось, а уединенный дом где-то в окрестностях Линца. Дом окружала высокая живая изгородь, и проникнуть внутрь можно было только через сводчатые ворота, которые тут же закрыл за нами соскочивший с облучка тип.

Это вколотило последний гвоздь в крышку гроба моего отчаяния. И дело не только в явном отсутствии возможности бежать отсюда и не в виде очередной пары головорезов, замершей в мерцающем свете фонаря у открытых дверей, и даже не в сумрачной атмосфере самого дома, навевающей мысли о летучих мышах, заколоченных окнах и вампире Варни [896] в качестве дворецкого. От чего по коже на самом деле начинали бегать мурашки, так это от бисмарковой эффективности и тщательной подготовки, той ловкости, с которой меня транспортировали от поезда до этой тюрьмы — ибо именно ею дом и являлся. Был даже момент, когда я начал сомневаться, что смогу улизнуть, и обрисованный Виллемом кошмар из пугающей нелепицы стал обращаться в невыразимую вероятность.

Есть люди, которые при виде неотвратимой опасности стискивают зубы, обретая новые силы в собственном отчаянии. Я совсем не такой, но врожденная моя трусость имеет следствием некое бесшабашное неистовство — вроде как у парня, подцепившего Черную Смерть и думающего: «Э, ладно, к чертям все, буду тогда кутить и распутничать напропалую, потому как это хоть веселее, чем каяться да молиться». Именно в таком состоянии я оказался способен — одновременно визжа от страха — завалить ту гурию на Борнео во время битвы на Батанг-Лупаре или воздать должное миссис Поплевелл во время схватки с разъяренной толпой у Харперс-Ферри. Это не побеждает страх, но позволяет хотя бы отвлечься от него.

В теперешней моей беде ситуацию облегчали Виллем и Кральта, делавшие вид, что я у них почетный гость. Они радушно проводили меня в дом, позаботились об удобстве размещения, а когда мы сели ужинать в скудно меблированной зале, изо всех сил старались развеселить меня — задача геркулесовых масштабов, согласитесь, но они не дрогнули. Виллем щебетал без умолку, а Кральта, инстинктивно догадавшись, что лучшей встряской для меня будет вид обнаженных плеч и выглядывающих из декольте полушарий, переоделась в вечернее платье из красного бархата, дополненное сияющими бриллиантами на шее и в волосах. Почему бы и не поразвлечься, подумал я, все равно ведь заснуть не получится. Поэтому я присоединился к беседе — сначала довольно скованно, но вскоре оживился, ударившись в воспоминания о какой-то из кампаний. Перехватив взгляд, которым обменялась парочка, я сообразил, о чем они думают: ага, мол, растормошили мы-таки этого мерзавца. О затее с Ишлем не прозвучало ни слова до тех пор, пока не подошло время ложиться. К этому времени я достаточно набрался, дабы заглушить острый страх и начать подумывать об очередном заезде с Кральтой. Она покинула нас за сигарами и холодно улыбнулась мне, когда я возвратил на место ее стул. Когда мы остались одни, Виллем говорит: