Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Встав рано поутру и тихо одевшись, чтобы не разбудить ее, я предпринял эксперимент, пытаясь проскользнуть к выходу. И наткнулся на Краснорожего, примостившего свой квадратный зад в кресле и пялящегося на меня. Вежливо пожелав ему доброго утра, я вышел на улицу. Он просто шел за мной на расстоянии в несколько шагов, пока я прогулялся по берегу реки и вернулся к завтраку. Виллем был уже внизу. Он вскинул бровь, посмотрел на Краснорожего, потом поинтересовался, понравилась ли мне прогулка. Ни тревоги, ни предупреждений — значит, они настолько уверены в контроле надо мной, что препоручают охрану единственному мерзавцу — вооруженному и опасному, бесспорно, но всего лишь одному. Любопытно... и достаточно, чтобы немного подогреть мои надежды.

И вдруг, в тот самый второй день в Ишле, все самым невероятным образом переменилось, сделав побег немыслимым.

Случилось это в среду — день, который Виллем наметил для рекогносцировки в окрестностях усадьбы Франца-Иосифа. Последняя располагалась на возвышенности на противоположном от города берегу речки Ишль. Дом стоял среди деревьев, достаточно уединенно, чтобы обеспечить покой Его Величеству, но в пешей досягаемости от Ишльских мостов, перекинутых через рукава реки, разделенные островком, лежащим посередине.

Мы с Виллемом прошли через город и мост, попав на остров, превращенный в парк с симпатичными садиками между вековыми деревьями и кустарником. Потом нашли укромное местечко, с которого открывался вид на обрывистый берег, над которым среди ветвей виднелась усадьба Франца-Иосифа. Виллем обследовал ее с помощью полевого бинокля, после чего мы перешли через дальний мост, чтобы посмотреть поближе. Поднялись по извилистой тропе, обогнули само здание и снова вышли на дорогу. Оттуда Виллем направился на север, выше по склону, к точке, немного возвышавшейся над домом, и надолго припал к окулярам. Вокруг мельтешил народ — это туристы подъезжали и подходили поглазеть на императорскую резиденцию.

— Зато после наступления темноты на этой стороне реки ни души не встретишь, — заявляет Штарнберг. — Проклятье, да это место просто создано для убийства! Переходишь днем через реку, прячешься в зарослях, — он кивнул в сторону, где густо стояли деревья, — ночью спускаешься, вламываешься в дом, разбираешься со стариной Ф-И и уходишь куда заблагорассудится: в город, в свое потайное убежище, обратно в леса или вниз по Ишлю и затем по Трауну лодкой! — Хмыкнув, Виллем передал мне бинокль. — Но поскольку мы не оставим им возможности улетучиться, это все не имеет значения.

Он развалился на земле, жуя травинку и прикрыв глаза от осеннего солнца, а я тем временем рассматривал усадьбу — белое трехэтажное здание с крутой кровлей, нависающей над той стороной, на которую выходили окна спален. Торцы украшали причудливые маленькие минареты, а к фронтону примыкало большое квадратное крыльцо с увитыми плющом колоннами и плоской крышей, обнесенной невысокой балюстрадой. Дом создавал ощущение неофициальности, даже неряшливости — не слишком подходит для императора, подумалось мне.

— Я говорил, что Францу-Иосифу нравится изображать простого человека, — говорит Виллем. — Воплощенный церемониал и этикет в Хофбурге или Шенбрунне, за городом, с крестьянами, он играет роль рубахи-парня — при условии, что те должным образом козыряют и приветствуют своего повелителя, как и подобает порядочным рабам. Франц корчит из себя добряка-помещика, но в душе он напыщенный педант, и спаси бог того, кто осмелится с ним фамильярничать. По крайней мере, так мне рассказывали — я, в отличие от вас, с австрийским кайзером не встречался.

При близком знакомстве я нашел императора чопорным и глупым, но в тот миг меня занимала мысль, что при всем своем скромном обличье эта усадьба слишком велика, чтобы ее могла охранять горстка солдат.

— В отличие от двоих смышленых парней, находящихся внутри и день и ночь держащих ушки на макушке и знакомых с планировкой, — отвечает Билл. — А также точно знающих, где «Хольнуп» намерен нанести удар...

Я едва не уронил бинокль.

— Откуда, черт возьми, вам все это известно?

Его губы расплылись в самоуверенной улыбке.

— Моя нога никогда не ступала за порог сей роскошной резиденции, но я знаю ее как свои пять пальцев. Строительные чертежи, дружище. Неужели вы допускаете, что Бисмарк мог прохлопать такие вещи? Я способен найти дорогу в полной темноте, что, вероятно, нам предстоит делать.

— Но как вам знать, откуда именно они пожалуют?

— Существует потайная лестница, ведущая от спальни императора к входной двери — без сомнения, чтобы он мог улизнуть в город и пораспутничать в свое удовольствие без ведома Сисси... Хотя зачем ему это, когда под боком такая красотка только и ждет, как бы порезвиться? Не понимаю, — добавляет Штарнберг с милой бесцеремонностью. — Кстати, о тайном проходе неизвестно даже слугам...

— В отличие, разумеется, от вас с Бисмарком!

— Разумеется... И готов поставить собор Святого Павла против приходской колокольни, что «Хольнуп» тоже знает. Черт побери, эти ребята не любители! Они сваляют дурака, коли не воспользуются таким преимуществом, правда ведь?

— А если не воспользуются? Или если проход на запоре, как, скорее всего, и есть?

Он хлопнул себя по лбу.

— Проклятье! Им такая возможность даже в голову не придет! Поэтому они даже не захватят с собой фомки и отмычки или еще что-нибудь подобное, так ведь? Вот здорово, — продолжает издеваться этот ублюдок, — скажем Бисмарку, что он беспокоится по пустякам. Ну ладно, ладно, — Билл вскочил на ноги и рассмеялся. — Вопрос в том, где поджидать их? У дверей? Внутри? Еще где-то? А, еще подумаем. Всему свое время...

Мы спустились с холма, пересекли мосты, но едва достигнув места, где Ландштрассе выходит к Крейцплац, заметили впереди какое-то оживление. Народ на Ландштрассе выстроился по краям мостовой, приветствуя поклонами и взлетающими в воздух шляпами небольшой открытый экипаж, проезжающий по улице. Седок, в свою очередь, отвечал на восторги собравшихся, чопорно кивая и прикладывая пальцы к цилиндру. Впереди рысила пара гусар, и когда они поравнялись с нами, Виллем поспешно толкнул меня к ближайшему дверному проему.

— Великая шишка собственной персоной, — поясняет он. — И до поры видеть нас ей ни к чему. Мы ведь не хотим испортить завтрашний сюрприз, правда? Поухмыляемся себе в шляпы, пока процессия не проедет.

Мы сняли головные уборы, прикрыв лица, и когда под приветственные крики экипаж пересек Крейцплац, Штарнберг рассмеялся.

— Вот что я скажу Гарри — он чертовски сильно на вас смахивает!

Не стоит мне говорить о сходстве с королевской персоной — это пробуждает слишком много неприятных воспоминаний, а в случае с Францем-Иосифом это было вообще глупо, поскольку, хотя император высок, хорошо сложен, темноволос и носил пышные усы и баки, стиля в нем не больше, чем в юном щеголе. Промолчим уж о том, что я лишен знаменитой габсбургской губы и взгляда замороженной селедки. Ему же далеко до моих плеч и изящной осанки, а еще я подметил, когда он приподнял шляпу, что шевелюра императора сильно поредела и скоро вообще прикажет долго жить. За исключением последнего, Франц-Иосиф мало изменился за пятнадцать лет с нашей первой встречи. Ему пошел шестой десяток, и он был на восемь лет моложе меня.