Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Но это тяжелое душевное состояние настолько не соответствовало веселому и беззаботному характеру Лины, что под конец удалось уверить себя, что ее муж озабочен какими-нибудь неудачами в политических делах, и, что это в связи с усиленной работой настолько повлияло на его слабое здоровье, что он впал в дурное расположение духа.

Замечание Германа смутило ее, потому что он, не подозревая этого, коснулся наболевшей раны ее сердца; прежние сомнения проснулись в ней с новой силой. Она печально улыбнулась ему в ответ и сказала, что, вероятно, Людвиг слишком устает от работы и это отражается на его душевном состоянии.

— Как бы я желал помочь ему и облегчить его труд! — воскликнул Герман. — Мы должны позаботиться о том Лина, чтобы по возможности уменьшить его усердие к службе, нельзя ли будет уговорить Людвига взять отпуск и отправиться на дачу? Может быть, ему нужно морское купание? Вообще располагай мной и придумай, что я могу сделать для него!..

Она протянула ему обе руки:

— Да, Герман, мы сделаем все, чтобы успокоить и развлечь моего бедного Людвига! Мы оба одинаково любим его! Не правда ли? На этой любви основаны наша дружба и взаимное понимание…

Он молча потянул ее к себе и прижал к своей груди.

Она, краснея, оттолкнула его от себя и после минутного колебания сказала:

— Знаешь ли, что мне пришло в голову? Тебе следовало бы жениться, Герман — это внесло бы новый интерес в нашу жизнь, и наши отношения приняли бы более нормальный характер. Я вижу по твоим глазам, что ты не понимаешь меня!.. Я хочу сказать, что присутствие постороннего лица заставит Людвига хотя бы на время отвлечься от своих усиленных занятий и проводить больше времени в нашем обществе…

Она остановилась, смущенная пристальным взглядом Германа, ей показалось, что он догадывается, какие мысли и ощущения волнуют ее в эту минуту. Но тут, как бы опомнившись, она торопливо заговорила о своей привязанности к Людвигу, его великодушном характере, святости дружбы и, путаясь в словах, под конец бросилась на шею Германа с громким рыданием.

Он заключил ее в свои объятия, чувство жалости к ее душевному состоянию пересилило ощущение безумной радости, охватившей его в первую минуту. Он поцеловал ее в лоб и бережно усадил в кресло.

— Я понял в чем дело, Лина! — сказал он взволнованным голосом. — Наша дружба беспокоит твоего Людвига… Но, что делать? Я не в силах расстаться с тобой, лишиться дружбы вас обоих… Научи, как должен я вести себя, чтобы не нарушать твоего счастья?.. Жениться? Неужели ты серьезно желаешь этого?.. Впрочем, ты права… Моя женитьба прекратит всякие недоразумения — это единственный выход! Нужно обдумать все; ты поможешь мне найти невесту… Моя единственная цель остаться с тобой, ты, вероятно, также желаешь этого… Прощай, я хочу уйти до прихода Людвига!

Он взял ее руки, прижал их к губам, к груди и быстрыми шагами направился к двери. Она смотрела ему вслед, ожидая от него прощального привета, он еще раз оглянулся и кивнул ей головой.

Улыбка на минуту осветила ее лицо и тут же сменилась выражением глубокой задумчивости: «Он думает, что понял меня! — проговорила она тихо. — Но это неправда…»

В эту минуту в прихожей послышались шаги Гейстера, она встала, чтобы встретить его.

Герман не спал всю ночь. Он усиленно думал о том, как ему лучше и честнее поступить относительно Гейстера, и не мог ничего решить. Утром ему подали письмо от Лины, в котором она умоляла его ничего не говорить ее мужу.

«…Я объяснилась с Людвигом, — писала она. — Он пришел тотчас после тебя и в самом веселом расположении духа. Пользуясь этим, я сообщила ему о нашем намерении отвлечь его тем или другим способом от его усиленных занятий и высказала по этому поводу, насколько он должен ценить твою дружбу к нему. Тут я убедилась, что совершенно напрасно вообразила себе, будто он недоволен нашими отношениями, и мне стало совестно, что я поторопилась высказать тебе мои опасения. Во всяком случае я не отказываюсь от моего плана. Ты должен жениться не ради нашего общего спокойствия, а для твоего личного счастья. Домашний очаг — единственное убежище от невзгод теперешнего бурного времени! Не думай, что так трудно найти невесту. Жаль только, что ты не замечаешь тех, которые любят тебя, как это случилось с тобой вчера… я говорю об Энгельгардтах! Помни, что сегодня воскресенье, и приходи к нам обедать вместе с моей матерью… Людвиг не совсем здоров, мы послали за доктором.

Твоя Лина».

Это письмо рассеяло мучительные сомнения Германа, и так как до обеда оставалось еще много времени, то он решил последовать совету Миллера и сделать визит министру юстиции Симеону, который занимал казенную квартиру в бывшем дворце курфюрста.

Симеон, прочитав рекомендательное письмо Миллера, велел слуге просить молодого человека в приемную.

— Очень рад познакомиться с вами, — сказал он, сделав несколько шагов навстречу Герману. — Рекомендации Миллера достаточно, чтобы я принял вас с особенным удовольствием. Позвольте представить вас моей жене! А вот ее дочь и моя падчерица, мадемуазель Люси Делагэ, а это мадемуазель Сесиль Геберти, племянница мадам Симеон, наша общая любимица — она приехала из Парижа и гостит у нас… А теперь, господин доктор, назовите вашу фамилию — Миллер написал так неразборчиво, что я не могу прочитать ее.

— Тейтлебен, ваше превосходительство, — ответил Герман.

— Тейтлебен, — повторил Симеон с видимым усилием, затем, обращаясь к дамам, сказал с улыбкой: — А вы, mes enfants, называйте его господин доктор — это почетный титул в Германии, но помните, что он docteur еп philosophic — pas medicin…

С этими словами он пригласил Германа сесть. В его манерах и осанке проглядывало спокойное сознание собственного достоинства. Он был во фраке и своим костюмом и напудренными волосами с косичкой напоминал юристов прежних времен, чему способствовала его изящная, худощавая фигура. Жена его была полная женщина с живыми движениями, смуглым цветом лица и зеленоватым оттенком глаз, что придавало ее лицу неприятное выражение.

Дочь ее была небольшого роста, бледная и невзрачная, но с замечательно красивыми глазами, которые кокетливо выглядывали из-под темных вьющихся волос.

Герман только мельком взглянул на нее, потому что все его внимание было поглощено мадемуазель Геберти, которая поразила его своей пикантной, своеобразной красотой и изяществом пропорциональной фигуры. Ее выразительное немного смуглое лицо было бледно и казалось утомленным, как бы от глубоких переживаний; но во взгляде прекрасных глаз ничего нельзя было прочесть, кроме гордого равнодушия.

Вначале дамы молча слушали разговор между Германом и хозяином дома, который сразу спросил его откуда он родом — и, получив ответ, продолжал: