Дмитрий Узланер - Жак Лакан: введение

Однако эта Вещь не существует до запрета, до Закона, она конструируется этим запретом – Вещь запретили, и сразу же она возникла как утраченный, чаемый объект желания. То, что субъект хочет получить, несмотря на запрет, это то, что субъект парадоксальным образом не может получить – но не по причине запрета. Материнская вещь сама по себе не существует, она возникает только вместе с запретом, то есть как бы задним числом. Вместе с запретом возникает иллюзия, фантазм об этой самой Материнской вещи, которая к себе притягивает. То есть, повторюсь, Сверх-Я – это одновременно и закон, и разрушение этого закона.

Закон – это одновременно и то, что побуждает этот закон разрушить. В семинаре 1972–1973 годов Лакан говорит о том, что «[Н]аслаждаться понуждает человека только одно – его Сверх-Я. Сверх-Я и есть не что иное, как императив наслаждения – Наслаждайся! » [97]

Сверх-Я возникает как инстанция, которая не просто запрещает, но еще и терзает, мучает. Императив «наслаждайся!», получи то, что ты хочешь, налетает на запрет. И из этого столкновения вылетают искры вины, муки совести. Вина, с одной стороны, за то, что у субъекта возникает желание нарушить запрет, получить нечто запретное, а с другой – вина за то, что он не может получить то, что он так хочет, что он какой-то неудачник, что он не может получить желаемое, что он лишен доступа к наслаждению. Мол, вокруг все наслаждаются, а ты какой-то не такой, не как все – у тебя доступ к наслаждению закрыт, ты не можешь к нему прорваться. Поэтому Сверх-Я не просто что-то запрещает, оно еще и мучает – за счет создания вот этого столкновения между, с одной стороны, законом, запретом, а с другой – оживленным этим запретом грехом или пороком, тягой нарушить этот закон, получить нечто запретное, получить то самое трансгрессивное наслаждение.

Собственно, эта рефлексия и лежит в основании парадоксальной мысли Лакана о том, что Сверх-Я – это императив наслаждаться, наталкивающийся на невозможность наслаждаться.

Идею парадоксальности Сверх-Я я бы хотел проиллюстрировать на примере Мартина Лютера. Мартин Лютер – религиозный деятель XVI века, человек, который инициировал Реформацию, с которого возник протестантизм. Изначально Лютер был католическим монахом. Он был очень сознательным монахом – он искренне пытался заниматься тем, чем занимаются монахи: усмирял плоть, боролся с греховными помыслами, во всем себя ограничивал. И в этом стремлении он натолкнулся на парадокс, который с точки зрения психоанализа вполне ясен.

Чем больше Лютер старался, чем сильнее себя ограничивал, чем более хорошим монахом пытался быть, чем больше ограничений на себя накладывал, чем больше старался удовлетворить Закон, тем большим негодяем, подлецом, даже дерьмом себя чувствовал. Он столкнулся с парадоксом – чем больше субъект старается вести себя по совести, тем больше она его заедает. Чем лучше хочешь быть, тем сильнее гложет совесть, тем более несчастным себя чувствуешь.

Мартин Лютер отследил этот момент. Он понял, что это порочный круг: чем больше он старается удовлетворить требования Закона, тем хуже себя ощущает. Лютер в итоге вырвался из этого круга – он сказал, что человек спасается не делами и поступками, а исключительно верой. Далее он ушел из монастыря, женился и основал новое направление внутри христианства (лютеранство).

Фрейд эту идею объяснял примерно так: чем больше мы смиряем свои желания, тем больше остается энергии, эта энергия подпитывает Сверх-Я. В итоге Сверх-Я становится сильнее. Чем сильнее оно становится, тем, соответственно, сильнее оно давит на «Я». Или как бы объяснил это Лакан – чем сильнее человек инвестирует запрет, чем больше он себя ограничивает, чем большим становится этот запрет, тем, соответственно, большим становится и желание его нарушить. Это порочный круг – чем сильнее Закон, тем больше желания его нарушить и тем, соответственно, больше искр угрызения совести, вины, мук и т. д.

То есть Сверх-Я – это инстанция, которая говорит: «Наслаждайся!» Но ее задача не в том, чтобы субъекту было хорошо. Она мучает, третирует, запуская те порочные круги, которые в свое время были описаны Мартином Лютером.

Я бы хотел в связи с этим сюжетом еще проговорить момент, который касается более широкого социального контекста и его связи с императивом «наслаждайся!». Когда общество репрессивное, когда общество основано на запретах, на ограничении удовольствия, на ограничении наслаждения, как, например, это было во времена Фрейда: викторианская эпоха, секс – это что-то из ряда вон выходящее, что-то совершенно запретное, что-то совершенно невозможное, что-то, что заставляет людей испытывать по поводу этих желаний сильные угрызения совести. То это рождает сильное желание этот запрет нарушить. Соответственно, императив наслаждения налетает на запрет – из этого возникают угрызения совести, муки вины, неврозы и т. д.

Когда общество репрессивное, субъект испытывает вину, с одной стороны, за желание наслаждаться, а с другой – за невозможность наслаждаться. Но в таком обществе он как будто бы чувствует поддержку. Все не могут наслаждаться, и это нормально. А если взять, допустим, средневековое общество, которое вообще культивировало страдание, боль, то в такой логике это, собственно, и есть удел человеческий. Да, ты страдаешь, мучаешься, но, как говорится, «Господь терпел и нам велел». То есть общество в целом солидарно с твоим страданием, солидарно с твоими ограничениями. Однако в какой-то момент репрессивное общество стало невыносимым, запреты стали слишком обременительными, их издержки стали слишком высокими – неврозы и прочие психические проблемы. В этот исторический момент на сцену выходит психоанализ.

Фрейд освободил, эмансипировал человечество, позволил ему соприкоснуться со своими желаниями. В том числе с теми желаниями, которые мыслились в качестве греховных, неправильных, недопустимых. Но в какой-то момент человечество перешло в другую крайность – в крайность пермиссивного общества, общества, где все можно, где нет вообще никаких ограничений и где Большой Другой говорит: «Наслаждайся! Ты должен наслаждаться! Давай, веселись – жизнь прекрасна, веселись, радуйся, пусть брызги счастья разлетаются во все стороны». С одной стороны, кажется, что это более здоровая ситуация по сравнению с репрессивным обществом, где Большой Другой, наоборот, запрещал наслаждаться, но с другой – если поместить пермиссивное общество с его императивом «Наслаждайся!» в контекст лакановских размышлений о Сверх-Я, то может получиться гораздо более неоднозначная картина.

Императив наслаждения, который исходит от Сверх-Я и который налетает на запрет, исходящий от отцовской функции, не исполним, по словам Лакана, ни для кого из говорящих. Как только субъект попадает в символическое пространство, как только он сталкивается с запретами, наслаждение оказывается для него недоступным. Соответственно, происходит столкновение желания получить это наслаждение с невозможностью его получения. Если репрессивное общество делало эту невозможность терпимой – никто не получает, и это нормально. То пермиссивное общество посылает субъекту тот же императив наслаждения, но еще более усиленный. И от этого субъект может страдать еще больше. Ведь теперь он испытывает вину не только за то, что у него есть трансгрессивные желания, но и за то, что он не может получить того, что он хочет. Что он неудачник. Если общество в целом как бы говорит: да, нормально не получать того, что ты хочешь, нормально мучиться от чувства вины и страдать и так далее. Это одно. А когда общество говорит: «Наслаждайся!», то неспособность наслаждаться рождает ощущение, как будто бы ты неудачник вдвойне.