Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Демографический взрыв в отсталых государствах в конце “золотой эпохи”, поначалу вызвавший серьезное международное беспокойство, стал, возможно, наиболее важным изменением из всех, которые произошли в течение “короткого двадцатого века”, даже если предположить, что население земного шара в конце концов стабилизируется и его количество в двадцать первом веке не составит более 10 миллиардов (или какой‐либо другой гипотетической цифры) [116] Если резкий прирост населения, который мы наблюдали в течение двадцатого века, будет продолжаться, катастрофа окажется неизбежной. Человечество достигло своего первого миллиарда около двухсот лет назад. Чтобы достичь второго миллиарда, потребовалось 120 лет, третьего – 35 лет, четвертого – 15 лет. В конце 1980‐х годов человечество насчитывало 5,2 миллиарда, и к 2000 году ожидалось, что его численность достигнет 6 миллиардов. . Увеличение населения земного шара в два раза за сорок лет после 1950 года, так же как и удвоение населения такого континента, как Африканский, менее чем за тридцать лет, не имеет исторических прецедентов, как и те практические проблемы, которые могут в результате возникнуть (например, социальные и экономические проблемы в стране, 60 % населения которой моложе 15 лет).

Демографический взрыв в отсталых странах стал столь неожиданным потому, что, хотя рождаемость в этих странах обычно была гораздо выше, чем в развитых странах за тот же исторический период, очень высокий уровень смертности, обычно не допускавший увеличения населения, с 1940‐х годов стал резко снижаться – в четыре-пять раз быстрее, чем в Европе в девятнадцатом веке (Kelley, 1988, р. 168). Дело в том, что в Европе падение смертности дожидалось постепенного улучшения уровня жизни, а в отсталые страны во время “золотой эпохи” современные технологии проникли стремительно, в виде новых лекарств и революции на транспорте. Начиная с 1940‐х годов открытия в медицине и фармакологии впервые помогли сберечь человеческие жизни в массовом масштабе, что раньше было практически невозможно (исключением являлось лечение оспы). Таким образом, поскольку уровень рождаемости оставался высоким и даже увеличивался в благополучные годы, а уровень смертности стремительно уменьшался (в Мексике он упал более чем наполовину за двадцать пять лет после 1944 года), численность населения быстро росла, хотя ни в экономике, ни в общественной жизни не происходило существенных изменений. Одним из побочных последствий этого демографического взрыва стало увеличение пропасти между бедными и богатыми, между развитыми и отсталыми странами, даже в тех случаях, когда экономика и тех, и других регионов развивалась одинаково. Распределять валовой внутренний продукт, ставший вдвое больше, чем тридцать лет назад, в стране, население которой остается стабильным, – это одно, распределять же его среди населения, которое (как в Мексике) за тридцать лет увеличилось в два раза, – совсем другое.

Любую оценку третьего мира важно начинать с учета его демографии, поскольку демографический взрыв – основной факт его существования. История развитых стран позволяет предполагать, что раньше или позже страны третьего мира также испытают то, что специалисты называют “демографическим переходом”, когда благодаря низкой смертности и низкой рождаемости произойдет стабилизация населения и в семье будет рождаться не более одного или двух детей. Но, хотя есть свидетельства того, что в конце “короткого двадцатого века” “демографический переход” в некоторых странах таки начал происходить, особенно в Восточной Азии, большая часть отсталых стран не особенно продвинулась по этому пути. (Исключение составляют государства бывшего советского блока.) Это и стало одной из причин их продолжающейся бедности. Некоторые страны с гигантским населением были так обеспокоены появлением миллионов дополнительных ртов, которые приходилось кормить каждый год, что время от времени их правительства принимали жесткие силовые меры в отношении своих граждан, такие как контроль рождаемости или иные семейные ограничения (особенно жестокой была кампания по стерилизации в Индии в 1970‐е годы и политика “одного ребенка” в Китае). Но вряд ли проблему роста населения в какой‐либо стране можно решить подобным способом.

Однако после войны, когда отсталые страны стали частью постколониального мира, в первую очередь их волновал другой вопрос. В какой форме им существовать дальше?

Неудивительно, что они добровольно переняли (или вынуждены были это сделать) политические системы, унаследованные от прежних имперских хозяев или завоевателей. Меньшая часть таких государств, появившихся в результате социальной революции или долгих войн за независимость (второе было равносильно первому), склонялась к советской модели. Соответственно, в теории в мире появлялось все больше государств, претендовавших на звание парламентских республик, где выборы проводились на соревновательной основе, а также некоторое количество “народно-демократических республик” с однопартийным руководством. (Теоретически все они с этого времени являлись демократическими, хотя только коммунистические и социал-революционные режимы настаивали на словах “народная” и/или “демократическая” в своих официальных названиях [117] До краха коммунизма следующие республики включали в свои официальные названия слова “народная”, “демократическая” или “социалистическая”: Албания, Ангола, Алжир, Бангладеш, Бенин, Бирма, Болгария, Венгрия, Вьетнам, Германская Демократическая Республика, Йемен, Камбоджа, Китай, Конго, Лаос, Ливия, Мадагаскар, Монголия, Мозамбик, Польша, Румыния, Северная Корея, Сомали, СССР, Чехословакия, Эфиопия и Югославия. Гвиана провозгласила себя “кооперативной республикой”. .)

На практике эти названия были не более чем указаниями на то, к какому международному лагерю эти новые государства хотели бы принадлежать. Как правило, они столь же не соответствовали реальности, что и официальные конституции латиноамериканских республик, причем по тем же причинам: в большинстве случаев в этих странах недоставало материальных и политических условий, чтобы жить в соответствии с провозглашенными моделями. Подобное положение имело место даже в новых государствах коммунистического типа, хотя авторитарная структура и наличие единственной “правящей партии” делали эти названия несколько более подходящими для стран, шедших по незападному пути развития, чем ярлык либеральной республики. Так, одним из твердых и непоколебимых правил коммунистических государств являлся приоритет (гражданской) партии над вооруженными силами. Однако в 1980‐е годы в нескольких странах, вдохновленных революцией, – Алжире, Бенине, Бирме, Конго, Эфиопии, Мадагаскаре и Сомали, а также в эксцентричной в некоторых отношениях Ливии, государством управляли военные, захватившие власть в результате путча. То же самое происходило в Сирии и Ираке, где правили соперничающие между собой фракции Партии арабского социалистического возрождения (БААС).