Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Мы не знаем, как будущие историки культуры оценят достижения “высокого” искусства второй половины двадцатого века. Но они обязательно обратят внимание на упадок (по крайней мере, частичный) многих жанров, бурно развивавшихся в девятнадцатом веке или даже в первой половине двадцатого. Первой на ум здесь приходит скульптура. Если основной формой этого вида искусства считать памятники известным личностям, то после Первой мировой войны они практически не создаются; исключение являла разве что скульптура диктаторских режимов, но здесь, по всеобщему убеждению, количество отнюдь не переходило в качество. По сравнению с межвоенным периодом сдала свои позиции и живопись. В то время как составить список всемирно известных художников, работавших во второй половине двадцатого века, довольно сложно, назвать мастеров, творивших между двумя мировыми войнами, не составит особого труда. Сразу вспоминаются имена Пикассо (1881–1973), Матисса (1869–1954), Сутина (1894–1943), Шагала (1889–1985) и Руо (1871–1958) из парижской школы, Клее (1879–1940), двух-трех русских и немецких художников, а также одного или двух испанских и мексиканских. Сравнится ли с этим подобный список конца двадцатого века – даже если включить в него “абстрактных экспрессионистов” нью-йоркской школы, Френсиса Бэкона и пару немцев?

В классической музыке упадок прежних жанров снова в какой‐то мере компенсировался возросшим числом исполнений, но в основном это была мертвая классика. Много ли опер, написанных после 1950 года, попало в международные или хотя бы национальные репертуары, в то время как произведения композиторов, младшие из которых родились в 1860 году, исполнялись бесконечно? За исключением некоторых немецких и английских композиторов (Хенце, Бриттена и еще двух или трех), оперы никто и не писал. Американцы – например, Леонард Бернстайн (1918–1990) – избрали менее формальный жанр мюзикла. Симфонии теперь сочиняли в основном русские [188] Прокофьев написал семь симфоний, Шостакович – пятнадцать и даже Стравинский – три. Вот только все это было написано (или задумано) в первой половине двадцатого века. . Между тем инструментальная симфония являлась самым значительным музыкальным достижением девятнадцатого века. Причем талантливых композиторов не стало меньше; просто они отказывались от традиционных форм творческого самовыражения, несмотря на безусловное преобладание последних на рынке “высокого” искусства.

Сходное отступление от жанрового канона девятнадцатого века характерно и для романа. Разумеется, романы, как и раньше, создавались, читались и покупались. Однако наиболее талантливые литературные произведения второй половины двадцатого века, описывающие все общество или целую историческую эпоху, рождаются на периферии западной культуры – исключение составляет разве что Россия, где роман (особенно в раннем творчестве Солженицына) является главным способом творческого переосмысления сталинизма. Традиционные романы создавались на Сицилии (например, “Леопард” Лампедузы), в Югославии (Иво Андрич, Мирослав Крлежа), в Турции и, конечно же, в странах Латинской Америки. Латиноамериканская проза, совершенно неизвестная в мире до начала 1950‐х годов, вскоре получает международное признание. Роман, мгновенно покоривший читателей во всем мире, был написан в Колумбии, в стране, которую большинство образованных людей с трудом находили на карте – по крайней мере, до того, как ее название стало ассоциироваться с кокаином. Конечно же, речь идет о романе “Сто лет одиночества” Габриэля Гарсии Маркеса. А талантливая проза еврейских писателей многих стран, в особенности США и Израиля, стала отражением тяжелейшей травмы, нанесенной этому народу нацизмом.

Но упадок классических жанров “высокого” искусства и литературы явно нельзя объяснить отсутствием талантов. Конечно, мы не слишком много знаем о тех законах, которые регулируют распределение исключительных дарований в истории; однако следует, на мой взгляд, исходить из того, что первостепенную роль здесь играет не количественная динамика, но быстрая смена творческих мотиваций, а также форм и методов самовыражения. Вряд ли сегодняшние жители Тосканы менее одарены, чем флорентийцы эпохи Возрождения. Дело лишь в том, что современные люди искусства отказались от традиционных способов самовыражения, поскольку появились иные способы, более привлекательные или выгодные. Так, между двумя мировыми войнами для молодых композиторов-авангардистов, например Орика или Бриттена, было интереснее сочинять музыку к фильмам, а не струнные квартеты. Заметную часть живописи и графики с блеском заменила фотография; яркий пример тому – господство фотографии в мире моды. Роман с продолжением, в межвоенный период практически исчезнувший как жанр, в век телевидения возродился в виде телесериала. Кино, в котором после развала голливудской студийной системы “поточного производства” открылось куда больше пространства для индивидуального творческого высказывания, заняло место романа и драмы, тем более что посещаемость кинотеатров неуклонно падала, а потенциальные зрители теперь оставались дома один на один с телевизором, а позже – с видеомагнитофоном. На каждого ценителя театра, способного назвать по две пьесы пяти крупных современных драматургов, теперь приходилось пятьдесят любителей кино, знающих все популярные фильмы десятка известных режиссеров. И в этом нет ничего удивительного. Только престиж социального статуса, все еще связанного со старомодной “высокой” культурой, несколько замедлил упадок ее традиционных жанров [189] Блестящий французский социолог Бурдье проанализировал функцию культуры как показателя классовых различий в своей книге “Различение” (Bourdieu, 1979). .

Классическая “высокая” культура переживала упадок еще по двум причинам. Во-первых, во второй половине двадцатого века во всем мире победило общество массового потребления. С начала 1960‐х годов жителей развитых стран (и все большее число жителей урбанизированного третьего мира) с рождения до смерти окружали образы, рекламирующие или воплощающие потребление и массовые коммерческие развлечения. Городская жизнь протекала под звуки коммерческой поп-музыки. А вот влияние “высокого” искусства, причем даже на самые культурные слои общества, стало в лучшем случае эпизодическим, особенно после того, как обусловленный новыми технологиями триумф звука и образа заметно сократил влияние главного носителя “высокой” культуры – печатного слова. Большинство теперь предпочитало развлекательную литературу: женщины читали любовные романы, мужчины – детективы, а в эпоху либерализации те и другие принялись за эротические и порнографические сочинения. Любителей серьезной литературы – людей, читавших не просто с целью повышения профессиональной квалификации или образовательного уровня, – становилось все меньше. И хотя благодаря небывалому распространению высшего образования число читающих в абсолютных цифрах выросло многократно, желание читать заметно ослабло даже в тех странах, где неграмотных – теоретически – вовсе не было. Печатная продукция была уже не единственным (помимо личного общения) источником информации об окружающем мире. С начала 1950‐х годов даже дети из образованных слоев развитых стран Запада перестали обучаться чтению так же легко и естественно, как когда‐то их родители.