Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

В буржуазном девятнадцатом веке наука развивалась в рамках парадигмы улучшения и прогресса, преемственности и постепенности. Ход истории, каким бы он ни был, не знал скачков. Геологические сдвиги и эволюция жизни на Земле протекали не за счет катастроф, а за счет незначительных изменений. Даже вероятный в отдаленном будущем конец Вселенной должен был наступить постепенно, в результате незаметного, но неизбежного превращения энергии в теплоту в соответствии со вторым законом термодинамики (“тепловая смерть Вселенной”). Но в двадцатом веке наука разработала совершенно иную картину мира.

Вселенная возникла пятнадцать миллиардов лет назад в результате сверхмощного взрыва и, если верить современным космологическим теориям, закончит свое существование так же драматично. Жизнь звезд и планет во Вселенной полна катаклизмов. Интересно, что новые, сверхновые, красные гиганты, белые карлики, черные дыры и т. д. до 1920‐х годов считались только периферийными астрономическими явлениями или вообще не признавались. Многие геологи долго отвергали теорию массивных горизонтальных сдвигов, а именно движения континентов по всему земному шару на протяжении истории Земли, несмотря на достаточно серьезные свидетельства в пользу такой теории. Насколько можно судить по необыкновенно ожесточенной полемике с главным сторонником “дрейфа материков” Альфредом Вегенером, многие геологи не принимали новую теорию в основном по идеологическим соображениям. Однако отрицать возможность континентальных сдвигов только из‐за того, что неизвестен геофизический механизм, который мог бы их вызвать, – с учетом имеющихся данных, это было не более убедительно, чем аргумент лорда Кельвина в девятнадцатом веке: он утверждал, что хронологическая шкала, созданная геологами, неверна, поскольку физика того времени считала, что Земля гораздо моложе. Но в 60‐е годы двадцатого века то, что прежде было немыслимо, стало общим местом геологии: на земном шаре происходит постоянное (иногда очень быстрое) движение гигантских плит (“глобальная тектоника”) [208] Свидетельства в пользу тектонических сдвигов состояли в следующем: а) очертания удаленных континентов – прежде всего западного побережья Африки и восточного побережья Южной Америки – “подходят” друг другу по форме; б) в этих случаях существует сходство геологических пластов, а также в) в географической дистрибуции определенных типов наземных животных и растений. Я прекрасно помню, как был удивлен категорическим отказом коллег-геофизиков в 1950‐х годах – незадолго до возникновения глобальной тектоники – объяснять подобные явления. .

Не менее важно, что в 60‐е годы двадцатого века из палеонтологии в геологию и теорию эволюции вернулось представление о прямых катастрофических изменениях. И опять‐таки свидетельства prima facie были давно известны: каждый школьник знает об исчезновении динозавров в конце мелового периода. Но сила дарвинистского убеждения, что эволюция происходит не в результате катастроф (или творения), а посредством медленных и незаметных изменений, начавшихся с момента возникновения жизни на Земле, была огромна, и этот явный биологический катаклизм почти не обсуждался. Считалось, что геологический возраст Земли настолько велик, что в него уместятся любые известные нам эволюционные изменения. Стоит ли удивляться, что в эпоху многочисленных катаклизмов разрывы в постепенной эволюции начали привлекать к себе пристальное внимание? Приведем еще один пример. Геологи и палеонтологи, сторонники теории катастроф, считают наиболее вероятным механизмом подобных изменений бомбардировку из открытого космоса, т. е. столкновение Земли с одним или несколькими очень крупными метеоритами. В соответствии с некоторыми расчетами, каждые триста тысяч лет к Земле приближается астероид, достаточно крупный для уничтожения цивилизации на Земле. Столкновение с таким астероидом эквивалентно примерно восьми миллионам Хиросим. Подобные сценарии всегда казались частью доисторического прошлого; и ни один солидный ученый не стал бы всерьез задумываться над такими вопросами до наступления эпохи атома. В 1990‐е годы теории постепенных эволюционных изменений, время от времени прерываемых относительно внезапными изменениями, считались достаточно спорными, но теперь обсуждение велось уже внутри научного сообщества. Даже неискушенный наблюдатель не мог не заметить появление в самой далекой от повседневной жизни области двух математических теорий – теории катастроф (в 1960‐е годы) и теории хаоса (в 1980‐е годы). Первая из них, возникшая в 1960‐е годы во Франции в процессе исследований по топологии, объясняла ситуации, возникающие при переходе от постепенных изменений к внезапным разрывам, иначе говоря, она объясняла взаимодействие непрерывных и прерывистых изменений. Вторая теория (американского происхождения) моделировала неопределенные и непредсказуемые ситуации, в которых очевидно незначительные события (порхание бабочки) могут привести к значительным результатам (урагану) где‐то в другом месте. Жителям последних десятилетий двадцатого века нетрудно было понять, почему представления о хаосе и катастрофах теперь занимают умы ученых в целом и математиков в частности.

С 70‐х годов двадцатого века окружающий мир вторгается в лаборатории и научные семинары уже не так прямо, но еще более властно. Оказывается, распространение новых технологий, чье влияние усилилось благодаря стремительному экономическому росту во всем мире, может привести к фундаментальным и, вероятно, необратимым изменениям на планете Земля или, во всяком случае, на Земле как месте обитания живых организмов. Такая перспектива представлялась еще более грозной, чем возможность ядерной катастрофы, занимавшей умы и воображение людей во время долгой “холодной войны”. Ведь атомную мировую войну между СССР и США можно было предотвратить, что и произошло на самом деле. А вот избавиться от побочных продуктов научного прогресса было гораздо сложнее. Так, в 1973 году химики Роуленд и Молина впервые отметили, что фреоны (часто используемые в холодильниках и аэрозолях) истощают озоновый слой. Этого нельзя было заметить раньше, поскольку выброс в атмосферу подобных химических соединений (фреон-11 и фреон-12) до начала 1950‐х годов не достиг и сорока тысяч тонн. (Зато с 1960 по 1972 год в атмосферу попало уже более 3,6 миллиона тонн этого вещества [209] UN World Resources, 1986, Table 11.1, p. 319. .) К началу 1990‐х весь мир знал о существовании озоновых дыр, и вопрос был лишь в том, как быстро будет протекать истощение озонового слоя и через какое время Земля окажется неспособна пополнять запасы озона естественным путем. При этом считалось, что, если избавиться от фреонов, озон обязательно появится снова. “Парниковый эффект”, т. е. неконтролируемое повышение температуры в атмосфере из‐за выброса различных газов (предмет серьезного обсуждения начиная с 1970‐х годов), уже в 1980‐е годы оказался в центре внимания ученых и политиков (Smil, 1990). Это была вполне реальная опасность, хотя и несколько преувеличенная.