Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

— Ты из каких? — произнесла туша, не поворачивая головы.

— Калужский. (Огромное большинство извозчиков из трёх уездов Калужской губернии).

— Ездил?

— Ездил.

— У кого?

— На своей…

— Пропил?

— Я не пью…

— Поди вымой шарабан…

— Это зачем же?

— А вот посмотрю, как ты действуешь…

— Сначала подрядите, хозяин…

— Дурак, а ещё в извозчики просишься! Кого я рядить буду, коли не знаю, что ты умеешь? Ну, скажи, где Сукин переулок [47] Название происходило от землевладельца действительного статского советника Я.И. Сукина. В 1902 году было признано неблагозвучным, переулок был переименован в Рыбинскую улицу. ?

— Не знаю…

— Ну, так убирайся со двора. Какой ты извозчик? Заводи опять свою закладку; нам таких работников не надо…

Видя, что в работники мне не поступить, я отправился к другому хозяину уже «барином». Сторговал полную закладку с лошадью посуточно, но без работника, сказав, что у меня свой кучер есть. Сошлись в цене, и в назначенный день лошадь была подана ко мне на двор. Я перерядился и выехал…

Вечер был дивный, в воздухе приятная прохлада после вчерашнего ливня, а на душе… на душе у меня точно кошки скребли. Как только я поехал по улице на извозчичьих козлах, я сразу почувствовал себя лишённым почти всех прав состояния! Я не смею сойти с козел, под страхом наказания; не смею зайти, куда бы хотел, потому что везде меня, как парию, выгонят в шею. Дворники, городовой, каждый прохожий — все моё «начальство», которое мне приказывает, величаво покрикивает на меня, иногда ругает, всегда говорит «ты» и, чего доброго, накладёт по шее. На всём пространстве великой столицы у меня, как извозчика, нет никого, кто бы обратился ко мне по-человечески, не говоря уже о какой-либо ласке или уважении. С козел я могу сойти только в… извозчичьем трактире, но и там для нас почему-то «чёрная», т. е. отвратительно грязная половина, точно извозчику непременно нужна грязь. Не только в чистый трактир меня не пустят, но и в извозчичьем трактире не пустят на чистую половину.

— Не к рылу, — говорит половой.

«Рыло»! У извозчика не лицо, а рыло, потому что он и не человек, а извозчик.

— На угол Невского и Морской пятиалтынный! — раздалось над моим ухом.

Я обернулся, какой-то военный.

— Пожалуйте!

Седок вскочили в дрожки, а я задёргал вожжами. Лошадёнка неважная.

— Погоняй, извозчик! — раздаётся за моей спиной.

Я стегнул и «занукал». А самому так и кажется, что получу сейчас в спину тумака. Вспомнилось, как я тоже также кричал однажды на извозчика, который тащил шагом и потеряв терпение ткнул его палкой в спину; смотрю после, а извозчик-мальчишка горько плачет, я попали ему верно в спинной хребет. Обыкновенно мы и не замечаем, кто сидит на козлах, «извозчик» нечто бездушное, нарицательное.

Вот и Морская.

— Налево к подъезду.

— Тпру!..

— Но!..

Мне как-то ужасно неловко было протягивать руку.

— Ha же, тебе говорят, — закричал седок и я, инстинктивно протянув руку, почувствовал в ней монету.

Философствовать по поводу «подачки» мне не пришлось, потому что с середины улицы раздалось повелительное:

— Отъезжай прочь!

Обернувшись, я увидел величественную фигуру моего высшего начальника — городового, который сердито делал жест рукой, пояснивший его приказание. Я поспешно задёргал вожжами и уронил свой пятиалтынный… Доставать было невозможно, пришлось бы возиться, искать, а тут, чего доброго, «номер запишет» и плати штраф 2–3 рубля. Свернул на Морскую и «причалил» к берегу, но сейчас же послышалось грозное «прочь!». Дворник с бляхой на груди бежал уже от ворот ко мне, махая руками. Раньше я как-то не замечал дворников и не обращал даже внимания на то, что они «при цепях», а тут фигура моего «непосредственного начальства» предстала предо мной во всём величии. Ведь он может почти распорядиться моей судьбой: отправить в часть, записать номер и т. д.

«Путаться» с седоками по улицам мне в первый день было некогда. Пробило уж 11-ть. Надо ехать скорее в извозчичий «Дюссо» [48] «Дюссо» — фешенебельный ресторан на Большой Морской ул., 11 , знаменитый, многопрославленный «Батум», где торговля разрешена до 12-ти часов вечера. Оставалось меньше часа, я приударил лошадёнку и покатил на Загородный проспект.

— Ты куда, чай пить? — окликнул меня на Гороховой порожний извозчик.

— В «Батум», — ответил я.

— Пойдём вместе в Эртелев [49] Эртелев переулок, ныне улица Чехова. Согласно справочника «Весь Петербург» за 1894 год, трактир в Эртелевом переулке был один — в доме № 4. , там наши все собираются.

— Нет, мне в «Батум» надоть.

— Ну, пойдём в «Батум».

Мой коллега поравнялся с моей закладкой и ахнул.

— Да что это ты! Аль в больнице был?

Я не сообразил, чего он так удивился.

— А что?

— Как что, кто же это тебя обрил? Так ведь ездить нельзя, какой же это извозчик бритый!

В самом деле, все извозчики в Петербурге носят длинные, прядями висящие волосы с подбритым затылком. В жаркие дни эти пряди увеличивают только тягость извозчичьей работы, а в обыкновенное время разводят мириадами насекомых. Я не ошибусь, если скажу, что у каждого извозчика на голове столько же «обитателей», сколько волос, и если бы «пряди» приказано было остричь, то многие миллиарды «жизней» оказались бы загубленными.

Вот и «Батум»… Что за оказия?!.. Мне приходилось как-то раньше завернуть в «Батум» и я нашёл, что это чистенький трактирчик, средней руки, с очень приличным садиком и порядочным буфетом. Я не мог и предположить, что это «Извозчичий Дюссо», потому что не только там не было никаких извозчиков, но, напротив, публика всё чистая, степенная… Увы, оказалось, что раньше я попадал в «Батум» с улицы, а теперь мы въехали во двор…

На пространной площадке, уставленной козлами, стояло уже десятка три-четыре извозчичьих закладок. Лошади жевали, туча голубей ворковала… Мир и тишина царили на дворе… Среди пролёток ходил рослый мужичок и заботливо посматривал на закладки; здесь он прятал кожу с сиденья дрожек, там поправлять торбу у лошади, а, завидев нас при въезде во двор, пошёл навстречу.

Вот первый, последний и единственный раз, когда я, как извозчик, встретил радушный приём и человеческое отношение! Здесь я почувствовал себя гостем, равным в правах, почти как дома, без всякого «начальнического» ко мне отношения. Мужичок этот, по имени Сергей, с открытым, добродушным, сильно загорелым лицом, протянул мне свою мозолистую руку и спросил:

— Новичок?

— Новичок, — ответил я, — второй день езжу.

— На своей?

— Нет, у хозяина.

— Давай, земляк, сюда, здесь свободнее. Постой, я тебе помогу, вот так; кожи есть? Надо спрятать, а то, случается, таскают извозчики друг у друга, есть ведь озорники.