Виталий Сарабеев - Троцкий, Сталин, коммунизм

Говоря о международной политике СССР в последние сталинские годы, нельзя не отметить, что в заявлениях Сталина постоянно звучала тема «мирного сосуществования» между капитализмом и социализмом, обычно ассоциируемая с политикой Хрущева. Однако и Сталин постоянно заверял общественность в стремлении СССР к данному «сосуществованию». Например, в 1952 году в ответах на вопросы редакторов американских газет Сталин прямо говорил:

«Вопрос. На какой основе возможно сосуществование капитализма и коммунизма?

Ответ. Мирное сосуществование капитализма и коммунизма вполне возможно при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств» [614].

Несколько месяцев спустя похожая мысль прозвучала в интервью Сталина корреспонденту «Нью-Йорк Таймс»:

«Вопрос. В момент наступления Нового года и прихода новой администрации в Соединенных Штатах придерживаетесь ли Вы еще своего убеждения о том, что Союз Советских Социалистических Республик и Соединенные Штаты могут в предстоящих годах жить мирно?

Ответ. Я продолжаю верить, что войну между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом нельзя считать неизбежной, что наши страны могут и впредь жить в мире» [615].

Конечно, можно говорить о том, что, в отличие от хрущевцев, для Сталина «мирное сосуществование» было лишь дипломатической уловкой в стремлении избежать новой мировой войны. Однако таким образом легко оправдать и самих ревизионистов – угроза атомной войны была и после Сталина. С точки зрения марксизма пропаганду нужно было строить в разрезе того, что «мирное существование невозможно, классовая борьба между коммунизмом и капитализмом неизбежна, хотя она не обязательно должна принять форму вооруженного столкновения между СССР и США». Имевшие же место на деле формулировки, подобные вышеизложенным, в какой-то мере «разоружали» мировое коммунистическое движение, сталкивая его в пацифизм, с классовых позиций на «общенародные», подготовляя почву для будущего ревизионизма.

Вместе с тем подобные «примиренческие» заявления основывались еще и на идее построения полного коммунизма в отдельно взятой стране. Мы уже писали, что это была абсолютно немарксистская доктрина, также немало поспособствовавшая ревизионистской деградации КПСС. Более того, есть данные, что в послевоенные годы эта идея получила свое продолжение в разработке (оставшейся незаконченной) новой программы советской коммунистической партии. Проект программы был подготовлен в 1947 году группой идеологических работников партии во главе с А.А. Ждановым [616].

В этом документе назначались конкретные сроки достижения коммунизма в СССР, вне зависимости от развития мирового революционного процесса: «Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20–30 лет построить в СССР коммунистическое общество» [617].

А вот что новое, по сравнению с предыдущими установками, проект программы должен был внести в оценку сущности Советского государства: «Советское государство является выразителем силы, воли и разума народа. С ликвидацией эксплуататорских классов, победой социализма и установлением полного морально-политического единства всего народа диктатура пролетариата выполнила свою великую историческую миссию. Советское государство превратилось в подлинно всенародное государство» [618].

В области внешней политики акцент, как обычно в эти годы, делался на «борьбу за мир»: «…неуклонно бороться за прочный демократический мир и безопасность народов против всех видов империалистической экспансии и агрессии; поддерживать добрососедские отношения с другими государствами на основе уважения независимости и суверенитета больших и малых стран; расширять хозяйственные и деловые связи со всеми миролюбивыми странами». Тут же специально подчеркивалась задача «беречь как зеницу ока дружбу и братское сотрудничество славянских народов» [619].

По сути, здесь мы имеем уже почти весь набор будущего хрущевского ревизионизма: и «коммунизм к 1980 году» без мировой революции, и «обшенародное государство», да и «мирное сосуществование», а также патриотические перегибы предполагалось закрепить уже программно. Вместе с тем в проекте программы говорилось и о назревших изменениях в жизни СССР, без которых было невозможно продвижение к коммунизму, прежде всего в плане демократизации, вовлечения широких масс в управление: «Последовательно развивать советский демократизм как высшую форму народовластия. На основе вовлечения широких масс народа в дело непосредственного управления государством еще выше поднять роль Советов депутатов трудящихся как органов народной власти, ответственных перед народом, как проводников и носителей общегосударственных интересов, как средоточия общественно-политической активности советских граждан» [620]. Но показательно, что и сталинец Жданов мыслил эти изменения фактически в близких к хрущевским формулировках. Так или иначе, затем этот проект был заброшен, чтобы возродиться уже после смерти Сталина в еще более немарксистском виде.

По большому счету, до коммунизма ли было Советскому Союзу в последние сталинские годы, если даже самые базовые потребности жизни у многих его граждан не были еще удовлетворены. Война и послевоенная разруха принесли с собой в и без того только-только достигшую основ социализма страну необходимость каждодневного элементарного выживания для большинства советских людей, что не могло не вести к всплеску мелкобуржуазных индивидуалистических настроений, а значит – к росту элементов капитализма. Например, послевоенную деревню характеризует следующий факт:

«В послевоенные годы недостаток продуктов питания и денег в семье колхозника компенсировался за счет ЛПХ… на приусадебном участке площадь под зерновыми в 1946–1947 гг. достигала самых крупных размеров за все 40-е, в том числе и военные годы. В Грузинской и Туркменской ССР посевы зерновых занимали до 80 % всей площади ЛПХ колхозника, в России – до 15 %, так как размер участка не позволял больше. В среднем по СССР до 40 кг зерновых на душу наличного населения поступало от ЛПХ, т. е. в 2,8 раза больше, чем до войны» [621].

Кроме того, «деревня приходила в город». В 1940-е гг. происходит вынужденное распространение среди городского населения такой классической формы советской мелкобуржуазности, как огородничество. Если в 1942 году в СССР число огородников составляло 5 млн человек, то уже к концу войны – 18,6 млн. В то же время посевные площади, выделяемые под земельные участки, увеличились с 500 тыс. до 1626 тыс. га. Доля продукции подсобных хозяйств в снабжении рабочих и служащих промышленных предприятий и учреждений составляла до 60 % по овощам и 38 % по картофелю [622].