Клод Каэн - Турция до османских султанов. Империя великих сельджуков, тюркское государство и правление монголов. 1071–1330

Для сознания, привыкшего к тоталитарным ментальным категориям XII века, довольно трудно понять, как в Малой Азии XII века убеждения и позиция гази могли сосуществовать с религиозной терпимостью, превосходящей любые другие исламские страны. В действительности она отчасти объясняется часто отмечаемым различием во взглядах турок (туркменов) и правителей государства. Но только отчасти, поскольку такое сосуществование имело место и среди самих турок. Нет нужды повторять, что для правителей курс на «священную войну» (газават), видимо, очень скоро стал расходиться с их базовыми устремлениями, и они прибегали к ней, только когда их вынуждали конкретные обстоятельства. Такое неоднократно случалось и в истории других мусульманских государств, например, в XI веке в Сирии. Но в то время, о котором мы говорим, религиозная толерантность в Сирии и Египте значительно снизилась по причине борьбы с крестоносцами и латинянами (Латинской империей) на Востоке. Турки Малой Азии относились к этой борьбе в высшей степени индифферентно. Но даже когда в самом начале оккупации франками или под властью Айюбидов на арабском Ближнем Востоке делались попытки осуществить detente (разрядку) и мирное сосуществование, соответствовавшее экономическим интересам, было немыслимо, чтобы семьи суверенов заключили союз с какими-нибудь немусульманскими властителями. Самое большее, о чем есть записи, хотя и они носят полумифический характер, – это предложение, однажды сделанное Саладином Ричарду Львиное Сердце, заключить союз и скрепить его браком между членами семей. Предложение ничем не закончилось. С другой стороны, уже было показано, что Малик-шах предлагал аналогичный союз Алексею Комнину, и позже подобные союзы были признанным фактом среди турок Малой Азии не только в самом начале, когда они привозили к себе красивых пленниц, но и позже, по крайней мере с греками и грузинами, когда заключенные союзы рассматривались как равные и заключались по обоюдному согласию. Таким образом, в семьях султанов присутствовали многочисленные христиане, как мужчины, так и женщины. Мать Кей-Хосрова I была гречанкой, как и мать Кей-Хосрова II, и два или три сына последнего родились от матерей-христианок. Это правда, что одна из этих матерей – грузинская княжна, которую выдали замуж за Муин ад-Дина Сулеймана, была обращена в ислам. Однако это не являлось обязательным условием, и существуют примеры обратного. Так, известно, какое сильное влияние имели на молодого Кей-Кавуса II его христианские дяди, и даже Михаил Палеолог. Единственные женщины, которых нет в списке таких христианских жен, – это армянки, не имевшие реальной политической власти, хотя в проекте был даже брак с француженкой, родственницей латинского императора Константинополя. Что касается своих подданных христиан, султаны, в силу своей умеренности или в своих интересах, защищали их против любого, кто угрожал их религиозной свободе. Мусульманские путешественники, посещавшие города, где большинство населения было христианским, а мусульмане составляли лишь маленькую колонию, как, например, в Эрзинджане и Эрзуруме, были возмущены их атмосферой, в которой присутствовали и вино, и свинина, и религиозные процессии, и все прочее.

Сосуществование на приграничных туркменских территориях понять сложнее, хотя оно не менее очевидно. Воинственное отношение к непобежденному противнику не исключало защиту покоренных неверных. Оно не исключало даже взаимовыгодного торгового обмена между набегами. В таких обстоятельствах получалось, что местные христиане предпочитали искать понимания с туркменами, чем защиты у византийских властей, которая часто была неэффективной и соседствовала с презрительным отношением и тяжким налоговым бременем. История знает множество мелких соглашений между соседями, которые объединялись против своих правителей. Более того, теперь это касалось почти исключительно греков, поскольку армяне были уже подчинены, как и группы монофизитов, а грузины жили слишком далеко, и до них было трудно добраться. Во времена Алексея Комнина византийцам казалось, что пособничество туркам со стороны армян и монофизитов стало настолько устойчивым, что они решили отыграться на членах их общин, обосновавшихся в Константинополе.

В тот период, который нас интересует, суверены соседних мусульманских стран время от времени вводили ограничительные меры в отношении немусульман, которые, по мнению ригористов, вытекали из требований ислама, в частности обязательное присутствие отличительных знаков на одежде и запрет на строительство новых молельных домов. Первая из этих мер почти неизбежно вскоре исчезала, а второй можно было избежать, заплатив денег. По-видимому, до того, как в начале XIV века монголы обратились в ислам, никакие из этих мер в Руме не предусматривались, поскольку в то время и в том месте их применение было бы бессмысленным или невозможным.

Временами вмешательство в политическую и религиозную жизнь могло как способствовать, так и препятствовать хорошим отношениям между турками и той или иной христианской церковью, существовавшей на территории их государств. Но в целом все христиане, за исключением адептов греческой церкви, обнаружили, что их удел при новых властителях стал лучше, поскольку им больше не приходилось подчиняться досадному вмешательству византийской церкви. В Антиохии Сулейман уже передал бывшие византийские церкви монофизитам, а Атсиз ибн Увак сделал то же самое в Иерусалиме. Михаил Сириец, в частности, тоже выражал чувство удовлетворения по этому поводу. Турки, равнодушные к разногласиям между христианами, были не склонны принимать сторону одной конфессии в ущерб другой.

Естественно, как мы уже подчеркивали, все сказанное выше вовсе не указывает на отсутствие исламского рвения со стороны султанов. Сами правители, чью терпимость мы оценили, делали все возможное для пользы ислама. Наряду с тем, что они позволяли христианам спокойно исповедовать свою веру в городах, где они жили, в Аксарае они создали чисто мусульманскую модель города. И возможно, с распространением культуры среди правящих кругов они почувствовали, что поддержание их владычества тесно связано с консолидацией ислама культурно и, так сказать, в качестве сплоченной общественно-политической силы. В самом начале турецкой оккупации греческая церковь, возможно, могла бы подумать о том, чтобы попытаться обратить их в свою веру. Но у нее не возникло такой идеи, а позже это было уже невозможно.

Очевидно, что поначалу больше всего страдала именно греческая (т. е. православная) церковь. Но дело не в том, что у захватчиков было какое-то особенное желание нападать на эту церковь больше, чем на другие. Как мы уже отмечали, их цель состояла в том, чтобы обосноваться в Руме, а не в том, чтобы уничтожить его. Причина, скорее всего, в том, что во время военных действий греческое духовенство оказалось теснее связано со свергнутыми правителями, чем духовенство других местных церквей. Но самое главное в том, что греческое духовенство имело возможность уехать в Константинополь или еще куда-нибудь, если условия жизни казались ему слишком суровыми морально или материально, и потому оно было не так сильно привязано к этим местам, как представители других восточных церквей. Это вызывало недовольство у армянского и монофизитского населения, которое смотрело на вторжение турков как на заслуженное наказание Византии и временами договаривалось с турками против нее. Служители местных церквей, находясь среди своего народа, были исполнены решимости спасти все, что можно, и, когда буря уляжется, восстановить свои пошатнувшиеся позиции. Создается впечатление, что в целом, даже если прежнее положение можно было вернуть, греческие епископы сочли, что их церкви слишком обеднели, чтобы делать это, и предпочли поискать места в церквях и монастырях других провинций Константинопольского патриархата, где их статус можно было сохранить с большей вероятностью. Трудно понять, имело ли мнение «варваров» какой-нибудь вес в 1082 году при принятии решения за или против сохранения двух маленьких автономных епархий, расположенных напротив Анкары (Анкиры) и Гераклеи в Тавре. Так же трудно понять, не стали ли испытания, выпавшие на долю церквей внутри страны, причиной обретения Антальей впоследствии статуса митрополии, поскольку есть случаи аналогичного взлета, не обусловленные подобными причинами. С другой стороны, мы знаем, что митрополит Кайсери (Кесарии) с приходом турков просто умер, а архидьякон сбежал, забрав с собой ценные реликвии, а в 1082 году митрополит Чанкыры (Гангры) больше не мог оставаться там и принял пост епископа Амастриса на Понтийском побережье. В 1093 или 1108 году указ Алексея Комнина гарантировал епископам, изгнанным из своих епархий, те же права, которыми пользовались те, что жили по месту служения. При таких обстоятельствах тот факт, что в XII веке среди членов синода, заседавшего в Константинополе, фигурировали митрополиты Кесарии (Кайсери), Тианы, Гераклеи, Мокиссоса, Анкиры, Никсара, Амасьи, Гангры, Икония и даже Мелитены, а также епископы Сасима и Назиана, доказывает только то, что патриархия продолжала признавать их, а не то, что они действительно продолжали находиться в этих местах. Известно, что в 1157 году священник, бывший митрополит Амасьи, впоследствии переехавший в Анкиру, в конце концов возглавлял всего лишь маленькую епархию в Гиресуне на побережье Черного моря. В конце XII века Феодор Вальсамон, комментируя решения церковного собора и указы Алексея Комнина в отношении священников-нерезидентов, в качестве примера среди прочих называл епископа Коньи (Икония), а также писал, что ввиду жалкого состояния церкви в Анкире необходимо объединить ее с церковью в Назианзе (в сельджукской части Тавра). Однако из этой общей ситуации нельзя делать вывод, что даже в XII веке в церквях совершенно не осталось греческого духовенства или его туда не допускали. В связи с этим существует один документ, которому уделялось мало внимания, но вместе с тем представляющий существенный интерес.