Сергей Нечаев - Добрый доктор Гильотен. Человек, который не изобретал гильотину

Для Жозефа-Игнаса Гильотена, бывшего депутата прекратившего свое существование Национального учредительного собрания, политическая карьера была закончена, но это вовсе не означало, что политика окончательно ушла из его жизни.

Правильно говорят, что от политики не уйдешь хотя бы уже потому, что никогда не знаешь — где она начинается, а где кончается, и кончается ли она где-нибудь вообще.

После революции во Франции возник весьма интенсивный интерес к закону и юстиции. Это было связано с желанием революционеров вымести долой не только конкретную деспотическую власть, которую они считали отличительным признаком «старого режима», но и ее оставшиеся символы.

«Зачистка» шла буквально во всем. «Зачистка» рациональная и целенаправленная, но при этом очень экспрессивная, даже какая-то ритуальная. Все «старое» объявлялось деспотическим, и ему противопоставлялось «здоровое новое». Естественно, и вопросы криминалистики и права тоже были далеко не свободны от этих «очистительных усилий».

Миланский доктор права Чезаре Беккариа существенно поколебал всеобщую веру в устрашение казнями как в единственное и всесильное средство для уничтожения преступлений. Он доказал, что суровые наказания, ожесточая нравы, только увеличивают преступность в народе. И тут же среди французских революционеров начались дискуссии о необходимости радикального переосмысления «кодов наказания».

А может быть, смертную казнь, этот явный пережиток «старого», вообще надо отменить?

Альбер Камю в своем эссе «Размышления о гильотине» пишет так:

«Главный аргумент защитников смертной казни общеизвестен: она служит острасткой для других. Головы рубят не только затем, чтобы наказать тех, кто носил их на плечах, но и затем, чтобы этот устрашающий пример подействовал на тех, кто решился бы подражать убийцам. Общество не мстит, а лишь предупреждает и предотвращает. Оно потрясает головой казненного перед лицом кандидатов в убийцы, чтобы они прочли в его чертах свою судьбу и одумались».

В 1791 году депутат Жозеф Тюо де Ля Буври провозгласил:

— Чтобы сдерживать народ, надлежит устраивать для него ужасающие зрелища.

И на эту тему пошли судьбоносные страстные дебаты. Одни говорили, что каторга — это слишком легкое наказание. Другие возражали: лишение свободы кажется пустяком лишь в силу того, что современное общество приучило людей презирать свободу.

31 мая 1791 года представитель Национального учредительного собрания по фамилии Дюпон заявил:

— Убийцу снедает острое и жгучее беспокойство; чего он больше всего опасается, так это покоя, ведь тогда бы ему пришлось остаться наедине с собой. Поэтому он постоянно пренебрегает собственной смертью и стремится причинить ее другим; одиночество и сознание этого одиночества — вот его подлинная казнь. Не наводит ли все это на мысль, какого рода наказанию должны мы его подвергнуть, чтобы он как следует его прочувствовал? Разве лекарство не должно обладать той же природой, что и болезнь, которую оно призвано исцелить?

В ходе подготовки проекта нового Уголовного кодекса были, наконец, затронуты вопросы процедуры наказания, в том числе смертной казни. Сторонники применения смертной казни и аболиционисты схлестнулись в яростных спорах. Аргументы обеих сторон будут обсуждаться еще двести лет.

Сторонники применения смертной казни считали, что она своей наглядностью предотвращает рецидивы преступлений, противники применения смертной казни называли ее узаконенным убийством, подчеркивая высокую вероятность судебной ошибки.

Удивительно, но одним из самых пламенных сторонников отмены смертной казни был Робеспьер. Несколько тезисов, выдвинутых им в ходе дискуссии, вошли в историю:

«Человек должен быть для человека священен. Я пришел сюда умолять не богов, а законодателей, которые должны быть орудием и истолкователями вечных законов, начертанных Божеством в сердцах людей, пришел умолять их вычеркнуть из французского уложения кровавые законы, предписывающие убийства, одинаково отвергаемые их нравственностью и новой Конституцией».

Или, например, так:

«Вы говорите, что смертная казнь необходима. Если это верно, то почему же многие народы обходились без нее: в силу какой причины эти народы оказывались самыми мудрыми, счастливыми и свободными? Если смертная казнь пригодна для предупреждения крупных преступлений, то последние должны реже всего встречаться у народов, которые признавали и чаще всего применяли ее. Однако мы видим как раз обратное. Взгляните на Японию: нигде смертная казнь и пытки не применяются так часто — и нигде не встречается так много самых ужасных преступлений».

Или так:

«Наблюдения доказывают, что в свободных странах преступления более редки и уголовные законы более мягки; все понятия находятся в тесной между собой связи. Свободные страны — это те, где права человека уважаются и где, стало быть, законы справедливы. Оскорбление же человечности чрезмерной строгостью служит явным доказательством того, что достоинство человеческое не признается, что гражданского достоинства не существует, что законодатель есть полновластный властелин, распоряжающийся рабами и немилосердно карающий их по произволу своей прихоти. Итак, в заключение я требую отмены смертной казни».

Во-первых, смертная казнь по самому существу своему несправедлива, и, во-вторых, она не удерживает от преступлений, а, напротив, гораздо больше умножает преступления, чем предохраняет от них.

Позднее взгляды Робеспьера поменялись. А пока, в 1791 году, депутатов, выступавших за отмену смертной казни, оказалось больше, но политическая ситуация была критической, пошли разговоры «о внутренних врагах», и большинство уступило меньшинству.

Как говорил философ Н. А. Бердяев, «в мире всегда правило, правит и будет править меньшинство, и все попытки создать царство большинства, в сущности, являются жалким самообманом». Вопрос лишь в том, побеждает меньшинство лучшее или худшее. В те времена, о которых тут идет речь, Бердяев еще даже не родился, но произошло именно так: в июне 1791 года было решено, несмотря на сильную оппозицию, сохранить смертную казнь, но в форме, соответствующей «новому духу времени». Если «старый режим» позволял себе классовые различия в своем подходе к смертной казни, то по новому закону все осужденные должны были умирать одинаково, в соответствии с эгалитарными принципами, предложенными в свое время доктором Гильотеном.