Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

– Я не сильно. Версты на две только вверх схожу.

Курбат перепоясался саблей, заткнул за пояс пистолет и, закинув на плечо чекан, быстро сбежал под берег. Он удалился от хутора версты на три вверх по Днепру, то и дело поглядывая на солнце, боясь опоздать к Матрене. Не обнаружив ничего необычного, хотел уже возвращаться. Как вдруг, то ли показалось, то ли впрямь, в нескольких шагах хрустнула веточка. Он напрягся, пытаясь определить: что за зверь неподалеку? Шагнул за ствол большой сосны, присел на корточки. В глубине леса мелькнул силуэт женщины. Потом еще раз. Но уже ближе. Длинные басурманские юбки, на голове чепец, из-под которого волнами сбегали распущенные пшеничные пряди. «Вот те и раз!» – подумал Никифоров, осторожно выглядывая из-за ствола.

Женщина собирала какую-то траву, пристально вглядываясь себе под ноги, и явно ничего вокруг не замечала. Курбат подобрал с земли шишку и, прицелившись, кинул. Попал точнехонько между лопаток. Женщина вздрогнула. Но, поняв, что это всего лишь шишка, заулыбалась и что-то произнесла по-литовски. Курбат какое-то время решал, проявиться ему или уйти незамеченным, но любопытство взяло вверх – он вышел из укрытия.

– Хто такая будешь? – спросил он негромко и на всякий случай взялся за чекан.

– Я-то? – Женщина ошарашенно смотрела на Курбата. – Я оттуда! – показала рукой в сторону лагеря.

– А чего так далеко? – Он прищурился, пытаясь понять говорившую.

– Так. Вот я собираю немного полезной травы!

– Литовка? – спросил Курбат.

– Да… – закивала в ответ, испуганно водя глазами в разные стороны.

– Чудно как-то. Чего литовке так далеко от лагеря быть?

– Ты меня не убьешь?! Не убьешь ведь?!

– Ежли бы хотел убить, то ты бы этого не заметила. – Курбат подошел к литовке на три шага. – Брешешь, девка. Ой, брешешь!

– Нет-нет, я правда из лагеря.

– Чего же ты лечить собралась этой травой? А ну дай глянуть.

Никифоров подошел вплотную, схватил за тонкое запястье и поднес ладонь с пучком травы к глазам.

– Эта трава для женской надобности, чтобы плоть не гнила. У нас такая же есть. Моя бабушка все время ее собирала… – затараторила литовка…

Но Курбат был начеку. Боковым зрением он увидел, как блеснуло лезвие. Он быстро выставил руку с чеканом, отражая удар. Стилет вылетел из руки женщины.

– Коварная! Как есть коварная! Да с такими, знаешь, чего делают?! – Он занес над головой чекан.

И в этот момент откуда-то из-за валуна раздался стон.

– Катерина! – Голос был слабым и задыхающимся.

– Твою мать, – обронил Курбат, – не лес, а угодья лешачьи! Ну веди ужо, посмотрим, для какой такой женской надобности!

Катрина повернулась и пошла в направлении звука. Курбат следом, весь подобравшись, похожий на дикого зверя. Вышли к валуну. Обогнули. Из темной норы шалаша сверкали глаза заросшего по самые брови человека.

– Он долго плавал в реке. Сильно, очень сильно замерз! Я его лечу. – Литовка показала рукой на вход в шалаш.

– А чего это ты его лечишь, а он долго-долго плавал? – Курбат отстранил женщину и заглянул в жилище. – Чёта рожа мне твоя волосатая сильно знакома.

– Болею я, мил-человек. Не губи ты нас! – послышался голос из шалаша.

– А ну, а ну?… Да ты никак плут окаянный Ванька Зубов? Во где свиделись. Значит, не посадили тебя на кол, сволочь поганую?!

– Уходи, – произнесла литовка, обращаясь к Курбату. – Его сюда принес Легкий Ворон. Слышал про такого?

– Я сам себе орел как надо! – хмыкнул Курбат. – А эту падаль я сейчас порешу.

– Не делай этого. Не ты его сюда принес, не тебе и порешать. – Литовка твердо посмотрела на стрельца. – Легкий Ворон тебя из-под земли найдет.

– Мне ваши секреты разгадывать некогда, милочка! Эта тварь должна сдохнуть. А ты бы шла к своим.

– Какой ты страшный! – усмехнулась литовка и посмотрела за плечо Курбата.

Никифоров обернулся – перед ним стоял статный светловолосый шляхтич с изрубленным лицом, с глубокими и безжалостными синими глазами. Из-за спины высилась рукоять двуручного меча.

Курбат взмахнул чеканом, но в тот же миг в глазах у него резко потемнело – и душа стрельца полетела в бездонную пропасть.

Никифоров очнулся глубокой ночью. Благо светили звезды, а в небе яркая луна пробовала тьму на зуб. Он попытался подняться – в голове разлилась чугунная боль… Да чтоб тебя!.. Где я?… С трудом, но все же встал на ноги. Сделал несколько шагов. Принюхался, учуяв запах потухших углей. Память медленно возвращалась. Черная пасть шалаша. Литовка. Ванька Зубов. И сам дьявол во плоти.

Курбат медленно спустился к Днепру, зачерпнул воды и умылся. Вспомнил, что ждет Матрена. Прикинул по луне, который час. Хорошо за полночь. Эх, плакала банька!.. Какого лиха понесло?! А там баба, поди ж, вкусная – не оторвешься! Мысли о Матрене придали сил, даже ревность проснулась… Да ну их к ляду! Пусть себе живут своей жизнью!..

Он пошел вниз по течению. Идти пришлось долго – ноги еле волочились, словно к ним привязали по валуну. Возвратился только к первому петуху. И без сил повалился прямо на пороге людской.

Появившаяся из темноты Матрена всплеснула руками и, подхватив под плечи, подтащила к печи.

– Где ж ты так ухайдакался?!

– Мне на стене равных нет, а в лесу супротив черта – что дитя малое! – Курбат криво улыбнулся.

– Ну не ерохорься ужо! – одернула Матрена, отирая кровь куском тряпки с его лица.

– Мне бы поспать, Матренушка! Лихо мне шибко!

– Лежи. Череп вроде не проломлен. Но досталось тебе по первое число!

Курбат провалился в сон, крепко сжав руку женщины. Он провалялся трое суток. Вставал только для того, чтобы напиться, а потом снова валился снопом на лавку.

На четвертый день вышел на крыльцо. Его еще мутило, к горлу набегала тошнота, но жизнь в могучем теле брала свое. Проснулся голод.

– Ну никак сдюжил! – робко сказал Никифоров. – Каши бы сейчас! Чугунок смолочу без запинки.

Матрена заулыбалась в ответ:

– А как насчет баньки, Курбатушка?!

– А потом и в баньку можно! – весело подмигнул он в ответ.

– Не рановато, витязь ты мой?!

– Шибко хочу с ним еще раз повидаться! – вдруг сказал Курбат, прищурившись, глядя куда-то вдаль.

Матрена закусила угол платка, поняв, что спорить с таким бесполезно, и пошла в кладовую за крупой для каши.

– Странные сны мне виделись, – вымолвил Курбат. – Деревня моя, лето жаркое. Дружок мой, Оладша, рыбачит, а сам одним глазом на Дарюху косится. Она небольшенькая у нас, ладная вся. Из матвеевских девка. Хорошо жили. Неплохо и дале будем.

– Отступит басурман? – спросила из кладовой Матрена. – Как думаешь?

– А нам чего! Хосудари всегда своей жизнью жили, а мужик своей! Вот покуда в душу не лезут да последнюю жилу не тянут, жить всегда можно! А об остальном Господь позаботится.