Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

– Не шибко ты сам вот по своим словам живешь! Иначе бы не лез в пекло да не бродил ночами.

– Да тихо ты, баба! Оно ведь не от моего желания зависит. Уродился я таким, понимаешь? Чего-то там внутри меня сидит такое, что не дает жить, как нормальному мужику.

– Да и ты не один такой!

– И то верно. Вот одних Бог в маковку целует на мирные дела, а других на ратный труд. Хочет аль не хочет мужик, а от судьбы все равно не сбечь!

– Вы бы хоть иногда о слезах да о горе думали! – Матрена вышла из кладовой. – Ты пока подыши еще на воздухе-то, а через час будет тебе каша.

– А вот ежли бы все так жили, как ты говоришь, то было бы полякам раздолье! – сдвинул брови Курбат.

– Да я так! Обо всех. И о поляках тоже! – Матрена села на лавку перед крыльцом.

– Коль люди воюют, значит, Господь допускает. Его мысли нам неведомы.

– Так все думают, что за Бога воюют. Поляки за своего, а мы за своего.

– Бог-то един, дура-баба. Нет у них никакого своего. Давеча сам видел, кто на самом деле за них воюет! Думы Бога нам неведомы. Он далеко вперед видит. А наша жизнь, тьфу – и не заметишь.

– Нет, Курбат, наша жизнь – не тьфу. Одна у нас жизнь. Сложнее всего прожить ее в счастье!

Настроение у пана Сикорского было, хоть волком вой. С неделю назад гостил у него старый краковский товарищ. Ну посидели, выпили, а потом нелегкая на карты потянула. Проигрался Сикорский вчистую, ладно хоть вовремя остановился – имение закладывать не пришлось. Но красавицу Дарюху, холопку из матвеевских, пообещал отправить приятелю с первым же обозом в Краков. Приглянулась она ему шибко. Так и сказал, мол, эту отправишь, долг прощу, а других даже и не думай… Невелик проигрыш, но девка словно почуяла и сбежала. Куда? Обошли все деревни – как в землю провалилась. А приятелю только ее подавай. Не любил пан Сикорский к холопам своим за помощью обращаться – знал, что не любят его, басурманом промеж себя называют, злодеем чужестранным. Да и он особо любви не добивался: на конюшне порол нещадно мужиков и баб без разбору, собаками травил и другие лютые потехи устраивал. Да сказать прямо: не считал он русских за людей полноценных. Едва тошноту сдерживал, когда доводилось с кем-нибудь из них разговаривать. Но сейчас пришлось ему смять, сломить, точно хворостину, свою шляхетскую гордость. Водится у него один холоп по имени Никола Кных. Николой-то его, кроме родной бабки, никто не называл, все только Кныхом. Он и вправду, как говорить начнет, точно в нос кныхает. Минуту такого кныханья выдержать невозможно. Еще славился этот холоп тем, что мог на свадьбе или на другой общей гулянке бутылку водки за пазуху сунуть – утащить со стола. И так это проделывал виртуозно, что никто и уследить не успевал. Вот, наверно, за это поскользнулся он однажды на ледяной горке и руку сломал. Стал с тех пор криворуким. А ведь до этого едва его Сикорский на военную службу не отдал – требовались солдаты в королевскую армию. Шла война со шведами. Вот и думай после этого: что там у Бога на уме! Род Сикорских давно обосновался на Смоленщине, но сочувствия польской короне не терял. И как только появлялась возможность, всегда демонстрировал преданность Августам. Еще этот Кных хорошо умел за всеми подглядывать да подслушивать, мог ужом проползти меж камней, а мог самим камнем стать или с деревом слиться. Поскольку сам бабьей нежностью был обделен по перечисленным причинам, то особенно любил он подглядывать за влюбленными, а потом пересказывать увиденное в красках первым встречным. За это, наверно, и насадил он однажды глаз на ветку, когда шел купаться. Был криворуким, а стал еще и косоглазым! Но привычек своих не бросил. Знал Кных про всех и все. Потому решил Сикорский к нему обратиться за помощью. Где это видано, чтобы пан с глазу на глаз беседовал с холопом? Но ситуация заставила.

– Я тебя вот чего позвал, – сказал Сикорский, поднося к носу надушенный платок, – девка сбежала.

– Знаю, батюшка, знаю, – закныхал Кных, часто кивая нечесаной башкой.

– Чего знаешь? Есть у нее кто аль как? Через кого искать?

– Есть. Девка красивая да ладная. Пахнет от нее всегда, что летом, что зимою, ромашками береговыми.

– Ты мне про ромашки не сказывай. Обойдусь я без ваших холопских приправ. – Сикорский поморщился.

– А я ж не просто так про ромашки-то, пан пресветлый. Оладша, сын кузнеца Лукьяна, частенько в одном месте рыбачит. И Дарюха с ним. Там они летом по ромашкам катаются. Она потом те ромашки на зиму сушит и с ними в баню ходит. Я ж и это подсмотрел – ну как в бане-то у баб бывает. Она ромашки запаривает и тою водицей всю себя моет и ТАМ тоже моет! – Кных мелко захихикал. – Кожа у нее блестит – хоть бы разок коснуться. Была б моя воля, то удавил бы этого Оладшу!

– Чего ж не удавишь?! – усмехнулся пан.

– Да такого разве ж одолеть. Только хитростью можно.

– Так ты ему отмстить никак решил?

– Ненавижу всю их песью породу. Я из-за них имени своего не помню: все только Кных да Кных!

– Поможешь мне, я помогу тебе!

– Чего прикажешь, батюшка? А я уж и цену назначу после того.

– Девку мне найти нужно непременно, кровь из носу. Да чего там кровь! Честь на кону!

– Не обманешь, отец родной? – Кных прищурился здоровым глазом.

– Слово шляхтича!

– Тогда вот чего: денег мне дашь – само собой, свободу дашь – само собой, но перед тем, как отпустить на все четыре стороны, изменишь мне имя. Не могу больше Кныхом ходить! – Кных сделал паузу. – Согласен, пан?

– А чего мне тебя держать! – Сикорский тоже на секунду задумался. – Ты криворук, косоглаз, проку от тебя в работе немного. А по таким делам, как это, надеюсь, помощь мне больше не потребуется.

– Ну гляди, пан! Не обмани ж только!

– Слово шляхтича! – еще раз повторил Сикорский. – Дам тебе денег и даже подскажу, как и где их прибыльно вложить! Я весь внимание!

– Следи за Оладшей.

– Так уж понял.

– Не просто так следи. Оладша в лес уходит, когда волчий вой раздается. И вот почему. Был у Оладши когда-то дед Ульян, царство небесное! – Кных перекрестился. – Рассказывал этот дед сказки разные. Я сам слушал и много чего запомнил с той поры. Никто ведь не поверит, что я могу любую песню с первого раза запомнить. А я могу. Только дразнить меня от этого никто не перестанет.

– Ты к делу давай!

– Я уже тогда подглядывать полюбил. И однажды подглядел, как дед учит своего внука по-волчьи выть. А у того получается, да так натурально, что не отличить. – Кных снова сделал паузу.

Сикорский подался вперед:

– Продолжай!

– А однажды, с год, наверно, назад, подглядел я, как Оладша девку свою этому вою научает. И та, зараза, воет ну до того натурально! Так они в обход твоего запрета и встречаются. Уйдет она в лес, завоет – это для него сигнал, значит! Подзывают они так друг друга.