Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

Секретарь пропустил мимо последнюю реплику и подтолкнул Оладшу в плечо.

– Входи. Три шага сделаешь и сразу на колени вставай. Пан выслушает тебя.

Он вошел и через три шага, как велели, опустился на колени.

– Ну. С чем пожаловал?

– Сознаться пришел, – ответил, не поднимая головы. – Невеста моя, Дарья Матвеева, в лесу укрывается. Знак у нас с ней есть особый – волками оба умеем выть.

– Приведешь? – спросил Сикорский.

– Приведу. – Оладша чуть поднимает глаза и видит пана за столом, перед ним заряженный пистолет.

– Чего же не сразу пришел? – говорит пан, задумчиво накручивая на палец ус.

– Бес попутал! А потом понял, от судьбы не уйти, сколь ни прячься. Пришел просить за себя и за Дарью прощения. Не вели, пан, девку пороть.

– А шкурку бы стоило попортить такой гадине.

– Отработаю, сколько скажешь. Забуду ее. Время все вылечит. А тебе сапоги целовать буду.

– То-то же. – Сикорский встает, скрипит стул. Сделал несколько шагов по залу. Смотрит в окно.

– Ишь как видно-то все баско! А мы вот бычьим пузырем затягиваем. Ни бельмеса не видно.

– Ты дурак али как? – Пан поворачивается и удивленно смотрит на холопа. – Это стекло аглицкое, тупица.

– Я про него только слышал. Еще издалека видел.

– На службу ко мне пойдешь?

– Пойду, коли возьмешь, пан. Мне теперь куды деваться?

– Мне такие нужны. – Сикорский довольно хмыкает и подходит к стоящему на коленях Оладше, хлопает по плечу. Умом и осторожностью Сикорский никогда не отличался, зато в снисходительном отношении себе не отказывал, через это демонстрируя свое превосходство над поверженным.

Оладша видит перед собой ноги в мягких, замшевых сапогах, шерстяные рейтузы с чуть вытянутыми коленями. И молнией бросается, сгребая в охапку голени. Прыгает пану на грудь и стискивает тому горло стальными пальцами. Но Сикорский оказался намного сильнее, чем думал Оладша. Он сжимает запястья противнику и коленом сильно бьет того по спине. Выворачивается, поднимается на ноги вместе с Оладшей и резким движением старается сбросить противника, оторвать от себя. Оба снова падают, но теперь уже Сикорский оказывается сверху. Оладша чувствует, как его шею стискивают мертвые клещи. В глазах у него темнеет. Он задыхается, пуская слюну. Вдруг тело Сикорского обмякло и повалилось на бок.

Оладша открыл глаза и увидел над собой секретаря с тяжелым подсвечником в руке.

– Вставай!

Сквозь туман слышит и, не понимая, что произошло, поднимается на ноги.

– Помотай головой! – говорит секретарь и показывает, как нужно сделать.

Оладша повторяет его движения – в глазах проясняется. Пьет воду.

– Его нужно добить. Живой еще. – Секретарь снова берет подсвечник.

– Стой! – Оладша поднимает руку. – Дай мне. – Снимает с пояса кушачок, накидывает на шею Сикорскому, один конец кушачка придавливает к полу ногой, за второй тянет обеими руками. Тянет изо всех сил, пока шея пана не хрустнула. Судороги еще с минуту сотрясали тело. – А это, пан, тебе на память от Дарюхи Матвеевой. – Бросает конец кушака.

– А я ведь сразу понял, что ты за этим сюда идешь. – Секретарь садится на пол напротив Оладши. – Меня Дариуш зовут.

– А тебе это на кой? – все еще не веря своим глазам, спрашивает сын кузнеца.

– У меня тоже была невеста. Но он сделал ее своей наложницей.

– Кем?

– Есть такие специальные бабы.

– Это как гулящие, что ли?

– Почти. Только они принадлежат хозяину и больше никому. – Дариуш вытер со лба пот рукавом платья.

– А как же он тебя около себя держал?

– Ну, во-первых, самоуверенный дурак, во-вторых, не знал. А среди образованных людей мало кого уговоришь в Московию ехать. Я согласился.

– Долго же ты ждал! – По лицу Оладши пробежала тень презрения.

– Зато дождался. Ладно, слушай внимательно. Мы сейчас соберем вещи и денег на дорогу. Нет, вещей совсем чуть. Больше денег. Потом все купим. Тебе со мной нужно бежать. Или ты в Москву?

– В Москве сыщут. Да и не к кому мне там.

– Тогда пойдем в Европу. Там людей много, с деньгами затеряться несложно. Ну?

– Я с тобой. Только вот батя как же?

– Отца придется оставить здесь.

– Да я хотел ему было сказать, чтоб шел куда-нибудь, но не решился. За меня ведь и его не пощадят.

– Отец скорее поймет и сделает, как ему нужно. Нам нельзя мешкать. Иначе вызовем подозрение у охраны. – Дариуш подошел к сундуку, вставил ключ и открыл.

– Ишь ты! – ахнул Оладша.

– Тихо. Здесь гораздо больше, чем требуется для жизни человеческой. Я знаю, сколько взять, чтобы никогда больше не испытывать нужды. – Секретарь запустил руку в сундук и выгреб оттуда несколько пригоршней золотых монет. – Все. Уходим. Теперь выходи за дверь и иди вперед, я следом, будто тебя провожаю.

Они пересекли участок и снова оказались у ворот.

– Я провожу его до кузницы! – бросил Дариуш охраннику.

Тот кивнул и пошел открывать ворота.

Быстрый взмах руки! Блеск стилета! Лезвие вонзается в шею по самую рукоять. Дариуш подхватывает бьющееся в судорогах тело и оттаскивает в сторону.

– Это необходимо! – говорит скорее сам себе. – Через полчаса он бы поднял тревогу. Помоги закидать ветками! Другой придет его менять только на закате. Мы успеем уйти далеко.

Дариуш и Оладша вышли из усадьбы, обогнули забор и скрылись в лесной чаще. Через неделю они уже были в Гродно. Но однажды, проснувшись утром в одной из гродненских гостиниц, Оладша не обнаружил Дариуша. Тот ушел, ничего не сказав, прихватив сумку с деньгами. На столе пылился один-единственный золотой.

А Никола Кных через несколько дней оказался в Орше. Нашел Якова Вольгеруха и стал Иваном Демьяновичем Зубовым. Затем путь его пролегал в земли немецкие, где состоятельный Зубов хорошо заплатил хирургу и тот вставил ему стеклянный глаз. Пожив в Германии около полугода, решил отправиться в далекие восточные земли вместе с купеческой экспедицией. Где-то там, среди узкоглазых людей, нашелся врач, который заново срастил ему руку. Потом был Киев и обучение у одного известного слепого лирника.

А еще через год Сигизмунд Август двинулся на Смоленск.

Отец Оладши, Лукьян Прудников, скрылся в тот же день из деревни, как только полетела весть об убийстве пана Сикорского. Он сразу понял, кто стоит за этим делом. Прибившись к таким же, как он, беглым крестьянам, пошел на южные украины, пересек реку Воронеж и оказался под властью казачьего атамана Тимофея Степановича Кобелева, который славился тем, что никогда не выдавал беглых.

Курбат Никифоров сидел на лавке в людской, запустив обе пятерни в смолистую чернь своих кудрей. Он раскачивался из стороны в сторону, издавая тяжелое мычание. Много дум передумал он за последние два дня. А насторожило его то, что Матрена как будто охладела, да и его самого словно отрезало от нее. Стал прислушиваться к себе, мозгами шевелить. Внутри всего лихорадит, ломает, выкручивает.