Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

Она снова не отозвалась. Но он ее ощущает едва ли не кожей! А может, ты уже не со мной?!

Идет по черному лесу, гоня от себя эту самую страшную догадку. Если так, то лучше смерть! Если в следующий раз не отзовешься – смерть!

Описывает дугу и выходит к лагерю. Часовые идут навстречу и наперебой рассказывают о Белом Волке. Да я здесь, ребята. Я пришел! Сегодня можете досыпать спокойно!

Заползает в палатку – усталость, будто три ночи не спал. Убирает лапу на место и, едва коснувшись головой войлока, проваливается в глубокий сон. И снятся ему хоромы воеводские, посреди небольшой залы стоят в обнимку боярин Михаил Шеин и его жена. А Марья Михайловна едва мужу до плеча доходит. Подхватывает воевода жену на руки и начинает ходить с ней, как с маленькой, от стены к стене. А вот и я – виляю хвостом возле них. А потом везу обоих на своей спине сквозь леса темные да дремучие на маленькую полоску света.

Воевода отрывается от бумаг, растирает ладонями лицо – в глазах туман бессонницы. Пьет воду из ковша – один, другой, третий. Отказывается от еды. Холоп уносит нетронутые хлеб и вареное мясо. Смотрит на Горчакова:

– Как там Маша?

– Моя сестренка и твоя жена велели низко кланяться и передавать привет. Все вроде у них нормально. Дети здоровы. Просят отцовой саблей поиграть.

– Ну-ну, – улыбается Шеин. – Куда им еще сабля моя?! – И сразу переходит к делу: – Никона бы ко мне!

– Да здесь уже, за дверью… – отвечает Горчаков. – Сам иной раз не пойму, как это у него так получается?

– Чего не понять! Он со мной дольше, чем иные дети с родителями.

– Предугадывает. И ведь ни на час не ошибется! – Горчаков толкает дверь, впуская еще более ссутулившегося Никона.

– Садись, Никон Саввич! – Шеин указывает на стул.

– Я, с твоего позволения, постою, отец родной! – Голос Никона сух и все так же монотонен.

– Чем люди живут, Никон Саввич? Суды по уму чинишь? – спрашивает Шеин, бросая быстрый взгляд на Горчакова. Тот сторонится, отходя в тень самого дальнего угла – мешать нельзя беседе своим видом, но и за дверь пока не пускают.

– Как могу, Михайло Борисыч! Но дела у нас не шибко ладные. Крестьяне и прочий простой люд недовольствуют по причине того, что купцы подняли цены на хлеб.

– А разве в амбарах пустеет? – спрашивает Шеин.

– Да в том-то и дело, что закрома полны. Но купцы ломят втридорога. А мужик чего: потерпит сколько-то да за оглобли возьмется. И получим мы тут вторую осаду, только уже изнутри.

– Купцов окоротить нельзя?

– Начнешь купцов окорачивать, стрельцы взбеленятся. Тут как между двух огней. – Никон продолжал говорить ровно, только красное пятнышко на лбу выдавало тревогу.

– Стрельцы?

– Ну да. Немало стрельцов от торговых проценты имеют за то, что держат у них излишки зерна. А те уже оборачивают по-своему. Хорошо хоть дворянам запретили вступать в базарные отношения. Так бы и положиться уж не знаешь на кого!

– Ну уж ты больно черно рассказываешь. С кем же мы тогда супротив поляков воюем?

– Терпеливый, Миша, народ у нас. Шибко терпеливый, а мы про них и знать забываем. Чего вовремя купцов не окоротил, когда войны еще не было?!

– Мне либо делами военными заниматься либо купцов окорачивать!

– Да там и надо было парочку за измену повесить. Другие бы сейчас хвосты поджали. – Никон продолжал говорить на одной ноте, лишь на лбу добавилось еще одно красное пятнышко.

– Любишь ты, Ника, вешать направо-налево. – Шеин встал из-за стола.

– Зато ты у нас добрый! – буркает Никон Олексьевич.

– А ежли сейчас окоротить?

– Разрешаешь? – Глаза дьяка просветлели.

– Сам говоришь, стрельцы взбудоражатся.

– То и говорю, что беды серьезной никто не чует. А Потоцкий, донесли мне давеча, уже подошел! Скоро возьмут они нас в кольцо.

– А если попробовать сбить цену на хлеб тем, что открыть резервные склады? – Шеин почесал бороду.

– А ну как осада продлится, Шуйский не подойдет? – Никон до хруста сжал кулаки. – Деваться некуда. Можно еще вылазную рать за фуражом отправить. Пусть бы хлопцы к литовцам наведались да потрепали, а заодно и по деревням пройтись.

– Чего обоз из Москвы не идет?

– Тот, который в Вязьме застрял? То ты своих давешних «приятелей» не знаешь! Они и держат. И не выпустят. Шибко они «добра» тебе желают. Так и видят тебя на дыбе. Самим надо справляться, Михал Борисович! Васька Колоколов без дела засиделся. Только прикажи, он тебе жареного цыпленка со стола Сигизмунда принесет. Хлеб добудем, тогда цены собьем. Зима чуть отступит, построим деревянные клети, куда людей селить начнем, тогда цены на квартиры вниз пойдут. Вот не сидеть бы сиднем только! – На лбу Никона выступило еще одно пятнышко, но речь сохранялась по-прежнему ровной.

– Ну тогда готовь вылазную рать. Карту бы хорошую об их лагере иметь, так можно и ночью было бы к ним в гости нагрянуть.

– Буду думать, воевода. – Никон кивнул.

– Потоцкий, говоришь, подошел? – Шеин дует на печать.

– Вчерась сам видел со стены. Войско знатное, с тяжелой артиллерией. Нам бы быстрее соображать надо, Борисыч! Еще неделя-другая, и встанут вокруг нас кольцом, а тогда уже к деревням за фуражом пробиться будет трудновато.

– Ну пойдем глянем на войско маршала Потоцкого.

Шеин, Горчаков и Никон выходят из гридницы. Спускаются по ступеням крыльца. Шеин щурится от зимнего солнца.

– Баско сегодня! – говорит и надвигает на глаза шапку.

– Гляди ж, к нам идут! – показывает Горчаков на небольшую группу крестьян.

– Опять хлеба просить будут! – поджимает губу Никон.

– Поговорим с людьми… – Шеин косится на дьяка, мол, не обижай.

Крестьяне остановились в пяти шагах. Пошушукались, и кто-то вытолкнул вперед древнюю старуху. Она мялась, теребя в руках край платка, пока Никон не буркнул:

– Говори ужо!

– Мы, батюшки, не за себя просить пришли. – Старуха чуть пятится назад, но рука в рукавице упирается ей в спину.

– Ты давай побыстрее, мать! – снова бросает дьяк.

– Мы тут-ка все из Абрамихи, деревенские, значится. Давечор ляхи к нам приходили. Скота много побили да хотели все запасы поувозить, но не тут-то им было, окаянным. Появился, откель ни возьмись, витязь да и посек врагов многих. Наверно, тридцать их поубивал.

– Так уж и тридцать! – хмыкнул Никон. – Эдак мы давно бы их всех к Богу отправили.

– Говори, как есть, Параня! – крикнули из толпы крестьян.

– А я как есть и говорю. Начальника ихнего убил?! Убил! А один начальник двадцать простых стоит. А еще двоих насильников. А те тоже не простые – кажный пятерых стоит!

– Выкрутилась, баба! – заулыбался Горчаков.

– Вот и получатся, что тридцать! – Параня не знает, куда девать глаза.

– Ну дале-то чего? – Никон нетерпеливо сдвигает брови.