Георгий Любарский - Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие

И во взглядах Конфуция можно отыскать веяния новой, измененной человеческой души. Ведь эволюция происходит со всем человечеством, хоть и не в равной мере, так что различные культуры играют разную роль в этой эволюции. Греция выявила со всей отчетливостью тенденции развития нового душевного органа, создала культурные, экономические и политические реалии, соответствующие новой душе, но и в Греции сильно было наследие старой душевности (Спарта). Так и в Китае можно проследить, как исподволь проявляются импульсы новой душевности, не становясь, однако, доминантой развития. Ведь вся концепция Конфуция является реакцией на новые реалии развития Поднебесной, на падение роли ритуала и патриархальной этики, на имущественное расслоение и “падение нравов”. В Китае наличие новых душевных импульсов можно обнаружить по реакции на них прежней душевности.

Софисты

Появление софистов с величайшей ясностью обозначает гибель полисного сознания и появление нового, индивидуалистического (по сравнению с предыдущей эпохой) сознания. Скептицизм и релятивизм софистов, новаторство и прагматизм отличают свойства “новой души”. Конечно, эта “новая душа”, углубленная (и затемненная) индивидуализмом, проявляется далеко не только у софистов; проявлениями ее полна греческая мысль. Это видно из рассуждений Сократа, который впервые “вылепил” понятие “души” в современном значении этого слова. Понятие “души” ранее было иным, в древних мистериях это слово понималось иначе, и Сократ впервые придал этому понятию такие смысловые обертоны, что “душа” стала внутренней сущностью человека, тем, в силу чего человек зовется хорошим или дурным. Вся личность Сократа разрушает коллективный душевный мир полиса, вместо голоса “рода и крови” он открывает внутри человека голос индивидуальной души, совести. Новая душа проявилась в Платоне, который впервые вынес древнюю мистериальную мудрость на яркий свет всеобщего философского обсуждения, и тем более в Аристотеле, который нашел новую дорогу к древним знаниям, дорогу, открытую для человека, обладающего новым типом души, - путь эмпиризма и внешнего изучения природы. Эти общие характеристики философских школ находят выражение в мельчайших деталях их устройства. Например, достаточно вспомнить, что в низших “классах” школы Платона изучалась математика, развивающая способности человека прослеживать движение духовных сущностей, а в школе Аристотеля занимались определением растений, что развивает способность внимательно следовать тому, как движение форм открывается во внешней природе. Импульсами новой душевной жизни проникнута вся греческая культура классического периода: “Нет нужды делать различие между человеческим и божественным, ибо все в природе одинаково божественное или все одинаково человеческое, все имеет свои причины, которые могут быть обнаружены пытливым исследователем” (Гиппократовский сборник). Мы видим проявления этой нарастающей индивидуации повсюду - например, в начавшейся с V в. до Р.Х. специализации наук; первой из общего, коллективного знания выделилась медицина, затем - право.

Мы сейчас уже не понимаем, что в софистах вызывало такое осуждение со стороны традиционной греческой культуры. Не понимаем, потому что сами живем в цивилизации, основывающейся на софистической душевности. До появления софистов разум был даром богов, даром, призванным приносить пользу человеческому роду. И вот появляются люди, использующие этот божественный дар по своему усмотрению, готовые за плату вывернуть наизнанку любые рассуждения, на спор доказывающие что угодно. Разум стал для софистов игрушкой индивидуальной воли, индивидуального желания; от старых времен оставался еще авторитет знания; правдой было то, что можно доказать и обосновать. Мы уже забыли это чувство, привыкли, что доказательства перевирают, а свидетельства подделывают. Греки жили еще в ту эпоху, когда к свидетельствам разума относились серьезно. Можно вспомнить, с какими речами обращаются у Фукидида командиры времен Пелопонесской войны к своим воинам; дело не в том, что эти речи действительно произносились, а в том, что полагалось, что они могли быть произнесены. Если победа была разумно обоснована, она не могла не наступить, если только противник не приводил еще более веских аргументов. И вот этими серьезнейшими рациональными аргументами начали жонглировать. Огромные рациональные средства шли в ход для победы в веселом полупьяном споре. Традиционная культура воспринимала эту рациональность как гарант мира или войны, жизни или смерти, и несерьезное ее использование было для греков тем же, чем для нас сейчас были бы войны, кровопролитные и грязные, которые вели бы на спор, из чисто-игровых соображений. Такое обращение с рациональностью вызвало шок у греческой культуры, - и это было веянием времени. Разум перешел в личное пользование человека, он мог теперь обращаться с ним, как ему заблагорассудится. Софисты есть важнейший феномен жизни Эллады, отчетливо выявляющий смысл происходящего в эволюции душевной жизни человека: человеческая индивидуальность развилась настолько, что приняла власть над рассудком. Развитие души рассудочной стало главной задачей греко-латинской эпохи, и поэтому совершенно логичным оказалось то, что эпоха, на заре которой появились софисты, умерла вместе со смертью схоластики.

Японского чуда не существует, экономическое развитие Японии как раз закономерно и объяснимо. Существует афинское чудо; Афины проиграли в Пелопонесской войне, затем Греция была захвачена Македонией, Римом - и все же культура, ориентированная на новую душевную жизнь, охватила все Средиземноморье.

Кризис полисного сознания: Рим

Следующая стадия кризиса полисного сознания проявилась с особенной силой уже в новой эре, во II-III вв. по Р.Х. Начиная с этого времени почти не встречается документов, где бы граждане завещали имущество родному городу, что раньше было обычным явлением. Финансовые ресурсы городов оскудели, ведь традиционно в античном обществе деньги для городских нужд частично предоставлялись исполняющими должностные обязанности городскими чиновниками из частных средств. В Древней Греции такие должности были почетны, граждане соревновались между собой за право занять их. Примерно с III в. декурионы и магистраты отказываются выплачивать суммы на городские нужды, и прежние добровольные пожертвования сменяются обязательными: появляются законы, согласно которым городские чиновники обязаны восполнять недоборы налогов из личных средств, обязаны сами заботиться о городском имуществе и т.д. Городской бюджет в то время слагался из земельной ренты, дарений и завещаний в пользу города, таможенной пошлины и взносов декурионов и магистратов. Ясно, что при отсутствии крупных торговых путей через город, которые позволяли бы получать существенные суммы с таможенных пошлин, городской совет покрывал из своего кармана все налоговые недоимки. Имперскими законами было запрещено применять к лицам средних классов телесные наказания, однако губернаторы провинций, чтобы собрать налоги, частенько пороли декурионов, невзирая на жалобы в вышестоящие инстанции. Потенциальные кандидаты отказывались занимать места, и имперские власти принуждали их становиться “отцами города”, назначая чиновников в приказном порядке.