Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

3 февраля столица подверглась самому мощному налету за всю войну, стоившему жизни 3000 человек. Когда впоследствии Урсула фон Кардорфф шла проведать коллег из редакционной братии, то наблюдала пострадавших, привидениями появлявшихся из туч крутящейся пыли. Взгляд женщины скользнул по их безучастным лицам и фигурам, согнувшимся под тяжестью пожитков, пока они не исчезли снова в клубах той же пыли. Задником сцене из жутковатого спектакля органично служили огни пожаров на Потсдамской площади. И даже теперь находились такие, кто повторял старые лозунги. «“Держаться” – самое бессмысленное из всех слов, – чуть не шипела Кардорфф в конце того длинного дня. – Здо́рово! Они будут держаться, пока все не умрут, другого пути к спасению нет». Ее коллега, журналистка Маргрет Бовери, не согласилась бы с такими речами. Угловатая и маленькая, Бовери выделялась среди редакционного люда прямым и пристальным взором, отсутствием макияжа и удобной обувью. Она никогда не расставалась с холщовым солдатским мешком для сухарей, в котором носила самые важные документы и имущество, включая настоящий дефицит – работающую электрическую лампочку. Как и Кардорфф, Бовери тоже отправилась в редакционный блок в Темпельхофе, который делили Das Reich и Deutsche Allgemeine Zeitung, в намерении сделать все от нее зависящее, чтобы очередное издание газеты вышло вовремя и, главное, без ошибок. Добровольно выбрав возвращение в Берлин десять месяцев тому назад, Бовери твердо решила «держаться» и наслаждалась острыми чувствами – продолжать жить, по ночам наблюдая за авианалетами со своего балкона.

В соответствии с отчетами военных о состоянии морального духа штатских в столице берлинцы делились примерно по такому же шаблону. Например, две хорошо одетые дамы на улице в Целендорфе спорили о том, голосовали ли они за нацистов в 1933 г., точно это могло повлиять на их судьбу в случае поражения. Некоторые горожане испытывали стремление сражаться до «последней капли крови, чтобы остановить русских», тем временем как другие распространяли пессимистические слухи о том, будто правительство не пожелало принять предложение британцев и американцев подписать сепаратный мир и совместными усилиями выступить против Советского Союза. И все вместе берлинцы единодушно указывали пальцами на группы иностранных рабочих и – что вовсе никуда не годилось! – на праздношатающихся мужчин-инородцев, без стеснения громко разговаривающих на иностранных языках [1031] Kardorff, Berliner Aufzeichnungen, 287: 3 Feb. 1945; Görtemaker, Ein deutsches Leben, 201–210; MadR, 6740: конец марта 1945 г.; Werner, ‘Bleib übrig’, 341; Wette et al. (eds.). Das letzte halbe Jahr, 236, 254, 259, 264–265. .

13, 14 и 15 февраля 1945 г. бомбили Дрезден. В адской топке сгорели 25 000 человек. Виктор Клемперер потратил первую половину 13 февраля на разноску извещений о депортации крошечной кучке остававшихся в городе евреев из числа привилегированных особ – мужей или жен в смешанных супружеских парах. Когда по всему городу зазвучала тревога, одна из обреченных на высылку женщин в переполненном жильцами «еврейском» доме в городском центре с болью в голосе воскликнула: «Вот бы они разнесли здесь все вдребезги!» Затем, по мере нарастания рокота авиационных моторов, когда погас свет, все встали на четвереньки на полу подвала, засунув головы под стулья. Взрывной волной вынесло окно, внутрь потянуло сильным ветром, засверкали отблески пламени разгорающихся пожаров. Во время второго налета, когда загорелся их дом, Виктор и Ева Клемперер потеряли друг друга. Он в толпе вместе с остальными побежал через городские сады – запрещенные для евреев – в направлении прохлады террасы Брюля. Завернувшись поверх рюкзака в шерстяное одеяло, вцепившись пальцами в серую сумку с ценными рукописями и ювелирными украшениями Евы, Клемперер провел остаток ночи, наблюдая, как горит центр города. Некоторые здания светились красным, другие – серебристо-белым. Находясь в 40 километрах оттуда, маленькая немецкая девочка зачарованно смотрела на «этот театр», прикованная взглядом к «кроваво-красному» небу, тем временем как «сам город походил на каплю добела накаленного металла. И в это сияние падали “рождественские елки” всех цветов» [1032] Taylor, Dresden; Bergander, Dresden im Luftkrieg, 148–195, 208–209, 247–274 and 290–292; Müller et al. (eds.). Die Zerstörung Dresdens am 13./15. Februar 1945; Klemperer, To the Bitter End, 387–396: 13–24 Feb. 1945; RA, Anon., Burg Gymnasium UII/522, 2. .

Виктор Клемперер никак не мог оторвать взгляд от пожаров. Он машинально принял и приложил к ранам на лице дар в виде салфетки, предложенной другим евреем из Дрездена, и слушал молодого голландца, который, держась за брючный пояс, поведал историю своего бегства из-под стражи в полиции. В тусклом свете зимнего утра Виктор и Ева наконец соединились, но уже в другом месте, дальше по террасе. Она перочинным ножом спорола с его одежды еврейскую звезду. Уже зная, что полицейский штаб и весь архив с делами гестапо сгорели, и сознавая реальную опасность для евреев попасться под горячую руку после подобных налетов, чета превратилась в пострадавших от бомбежек немцев, как и все вокруг. Постепенно они присоединились к людской толпе, бредущей к берегу Эльбы. Фиксируя собственные переживания, потрясенный до глубины души автор дневника описал в нем то, как выглядит превратившийся в неопрятный тюк одежды мертвый человек; отрезанная рука, точно «муляж из воска, как те, что можно видеть в витрине у парикмахера». Позднее санитар из «скорой помощи» отмерял глазные капли и вычищал загрязнение из глаза Клемперера. Пара пережидала следующие налеты в катакомбах подвалов Альбертинума, где врачи оперировали раненых, а санитары «скорой» и солдаты то входили, то выходили, притаскивая все новых и новых людей на носилках. Наконец принесли пакеты с бутербродами от Национал-социалистической народной благотворительности. Потом погас свет, и мужчины раскрутили генератор, дававший ток для освещения и вентиляторов, отбрасывавших огромные тени на стены. На следующий день, 15 февраля, Клемпереры вместе с другими эвакуировались на грузовике на базу люфтваффе в Клоче.

Неделю спустя, 22 февраля, Лиза де Бор с мужем пережидали рейд в подвале их дома в Марбурге, где она неотвязно думала о судьбе дочери. Родители знали лишь, что Монику перевели из тюрьмы в Котбусе в Лейпциг, где ей предстояло предстать перед Народной судебной палатой. Однако после того, как в ходе налета 3 февраля на Берлин судью, Роланда Фрейслера, убило балкой прямо в зале суда, рассмотрение дела вновь отложили. А между тем на балтийском берегу сын де Боров, Антон, получил множественные ранения в почечную лоханку, живот и бедра. После двух операций он страдал от нагноений и метался в жару, состояние его осложнялось плохими санитарными условиями и отсутствием антибиотиков. Но, в отличие от Курта Оргеля, Антон выжил. Во время авианалета на Марбург бомбы накрыли вокзал и расположенный рядом военный госпиталь. Как слышала Лиза де Бор, многие пациенты попрятались в щелевых окопчиках. Вот там смерть и нашла их. Сами де Боры взяли к себе жить друга архитектора, чей дом в Кёльне сгорел еще раньше, старший сын погиб в возрасте 18 лет; второй сын считался пропавшим без вести в Италии, тот же статус обрел теперь и третий, но уже на Западном фронте. А между тем канонада на западе становилась все более громкой [1033] Boor, Tagebuchblätter, 228–230 and 235: 17–25 Feb., 2 and 11 Mar. 1945; Associated Press dispatch from Stockholm, переиздано как ‘Berlin, Nerves Racked By Air Raids, Fears Russian Army Most’, Oakland Tribune, 23 Feb. 1945. .