Эндрю Петтигри - Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Городской совет жестко подавил волнение. Причастные к этому были допрошены под пытками. Трактирщик Фенд был казнен. Без такой суровости маловероятно, что у нас была бы судебно-медицинская реконструкция того, как распространялись новости и как разгоралось потенциальное восстание. В более спокойные времена, когда свидетелей просили назвать имена, большинство людей, пострадавших от акта группового насилия, не могли вспомнить подробности. Это была очень разумная стратегия защиты. Ранняя система правосудия в значительной степени полагалась на признание вины для вынесения приговора, поэтому допрашиваемые по понятным причинам неохотно участвовали в потенциально смертельных актах самооговора. Столкнувшись с такой самоуничижительной забывчивостью, немногие магистраты были достаточно упрямы, чтобы упорствовать перед лицом противоречивых или неполных доказательств. Бюрократия правосудия в этот момент просто не справлялась с этой задачей. Испанская инквизиция, защищающая чистоту веры, была редким исключением. В расследованиях инквизиции за словами, сказанными в гневе или из-за выпивки, обычно следовало покаяние [325] Clive Griffin, Journeymen-Printers, Heresy and the Inquisition in Sixteenth-Century Spain (Oxford: Oxford University Press, 2005). .

Крестьянская война — особо напряженный период в истории в Германии. Таверна была местом, где можно было расслабиться и отвлечься, но там же мог завязаться потенциально опасный разговор. «Хотите услышать сплетни о великих лордах, принцах и других могущественных людях? Просто сходите в таверну» [326] Kumin, Drinking Matters, p. 129. . Со временем трактирщики стали все чаще использовать свои помещения в качестве новостных каналов, расклеивая печатные листы на стенах, а в XVII веке — раздавая газеты. В некоторых немецких юрисдикциях по закону требовалось, чтобы в гостиницах были выставлены печатные копии местных постановлений [327] Michael Frank, ‘Satan’s Servants or Authorities’ Agent? Publicans in Eighteenth-Century Germany’, in Beat Kumin and B. Ann Tlusty (eds), The World of the Tavern: Public Houses in Early Modern Europe (Aldershot: Ashgate, 2002), p. 32. See also B. Ann Tlusty, Bacchus and Civic Order: The Culture of Drink in Early Modern Germany (Charlottesville, VA: University of Virginia Press, 2001). . На многочисленных иллюстрациях XVII века трактир изображался как место для чтения, где вокруг добропорядочного гражданина стояла толпа простолюдинов с разинутыми ртами. Это были довольно стандартные изображения деревенских людей, предназначенные для насмешек изощренных буржуа. Но в них наверняка была доля правды.

Большая часть того, о чем разговаривали в пивных, к сожалению, утеряна. Но сохранилось достаточно, чтобы понять, что правительства XVI века были хорошо осведомлены о том, что разговоры в таверне имели опасный потенциал для подстрекательства и разжигания вражды. Информация, тщательно собранная Томасом Кромвелем в период Реформации в Англии, дает нам множество примеров подобных бесед. В период 1530-х годов многие горожане были счастливы представить смерть не только Анны Болейн, но и короля Генриха VIII. Поток ложных сообщений заставил правительство принять решительные меры и запретить любые крамольные пророчества. Было очевидно, что некоторые из них распространялись намеренно, зачастую лидерами местного сообщества, выступавшего против политики короля. В декабре 1537 года прихожане из Мустона в Восточном Райдинге отправились в Йорк, чтобы обвинить своего викария Джона Добсона в распространении таких пророчеств в деревне [328] Fox, Oral and Literate Culture, p. 364. . Правительству было нелегко доносить информацию до людей. В смутные времена люди были особенно склонны к панике и неправильной интерпретации недавно опубликованных законов. Льюис Герберт, возвращаясь домой из Лондона в Уэльс, остановился в таверне «У Агн-ца» в Абингдоне. Столкнувшись с неизбежным вопросом «Какие новости в Лондоне?», Льюис рассказал, что «На перекрестке в Чипсайде провозгласили, что нельзя играть в незаконные игры, и что ангел-ноблы (золотая монета) должны продаваться по 8 шиллингов, а грош по 5 пенсов за штуку» (изначально было 6 шиллингов 8 пенсов соответственно) [329] Там же, с. 369. . Ничто так не могло обеспокоить его слушателей, как непроверенный отчет о манипуляциях с валютой.

Неудивительно, что в данных обстоятельствах английское правительство неоднократно предпринимало, хотя в основном безус-пешно, меры по запрещению распространения слухов и ложных сведений. Действия, письма или выступления, направленные на свержение королевской власти, считались государственной изменой. Акт 1532 года постепенно расширялся за счет актов 1534, 1552, 1554, 1571 и 1585 годов, то есть в период правления каждого тюдоровского монарха любой религиозной конфессии. В законах, унаследованных из средневекового периода, уже считалось преступлением произносить слова, считавшиеся крамольными, а в период правления Тюдоров это только укрепилось [330] Adam Fox, ‘Rumour, News and Popular Political Opinion in Elizabethan and Early Stuart England’, Historical Journal, 40 (1997), pp. 597–620; Rebecca Lemon, Treason by Words: Literature, Law, and Rebellion in Shakespeare’s England (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006). . Правители утешали себя тем, что такие меры были необходимы, потому что люди по своей природе были легковесными и ведомыми. «Простолюдины глупы и легковерны, любят насилие и склонны распространять крамольные слухи, тем самым вызывая проблемы и восстания», — писала королева Елизавета в письме графу Шрусбери в 1565 году [331] Fox, ‘Rumour’, p. 599. . Во многих отношениях это было несправедливо. Простые люди часто оказывались довольно проницательными судьями в самых важных делах. Историки соглашаются, что глас народа, презирающий Анну Болейн и решительно защищавший права Катерины Арагонской, понимал причину революции в английской церкви гораздо лучше, чем те представители политической нации, которые настаивали на чистоте королевской власти. У людей было много способов добывать новости. Все были согласны с тем, что если у англичан и есть общая черта, то это страсть к новостям. Итальянский обозреватель и преподаватель языка Джон Флорио отметил, что запрос новостей всегда был «первым вопросом англичанина» [332] Fox, Oral and Literate Culture , p. 341. . Для путешественников составлялись разговорники с воображаемыми диалогами. «Какие у вас новости? Как дела в этом городе?» И несколько примеров ответов: «Я, к сожалению, ничего не знаю. Все идет хорошо» [333] Claude Holyband, The French Littelton (London: Richard Field, 1593), pp. 46-7. STC 6742. USTC 75635. .

Не все с энтузиазмом относились к подобной страсти к новостям. Так, министр Джордж Уидли был куда менее снисходительным. Он считал, что прихожан интересуют лишь сплетни и пустая болтовня, и перетирание косточек ближних, а «если задать им вопрос о религии, они станут немыми, как рыбы» [334] Fox, ‘Rumour’, p. 601. . Подобное мнение широко распространено среди проповедников, но это не отменяет того, что кафедра сама по себе была важным каналом для новостей. Раз в неделю священник имел возможность обратиться к горожанам и придать какой-то смысл повседневным событиям.