Наг Стернин - Ведьмы

Бабка задумчиво кивнула головой, а Леля вдруг насторожилась, отложила зеркало в сторону и сказала хмуро:

– Как-как? Что такое?

– Ты теперь ступай, – сказала Потвора, – ступай, милый, ступай, внучка проводит тебя тайною тропой, зачем лишним глазам тут на тебя пялиться?

Воевода поразился, как это ему самому не пришла в голову мысль пошарить в лодье на дне под настилом. Хотя Леля и говорила, что купец воспротивиться не посмеет, развел воевода вокруг похода на Серпейский берег такую бурную возню и колготню, что градские только диву давались: отец его перед походом своим знаменитым суетился ли так-то?

Бояро́в своих из града увел почти всех, оставил только Ослябю с кучкою особо доверенных. А перед самым уходом провел у Осляби под носом кулаком и сказал тихо:

– Вернувшись, пьяным увижу – берегись.

Вокруг вертелся Кривой Махоня, взъерошенный, встрепанный и мордой на собаку ищейку похожий очень.

– А можно мне?.. Давай, я останусь?..

– А ты пойдешь со мной, – свирепо рыкнул воевода и все Махонины вихляния рыком тем начальственным пресек.

Купцовы работники прихода бояро́в не ждали, сидели себе на песке в одних портах, и было при них оружия один ножик на всех, которым ножиком лихо играли они в тычку.

Только рты разинули работнички, как ловко оттеснили их градские от сходен. Воевода с двумя молодцами взбежал по тем сходням на лодью и сразу же велел купцу выгружать товары на берег и подымать лодейный настил.

Дело вышло вроде бы даже и глупое: никто из работничков о сопротивлении и не помышлял, а бояры́, которые тычками их только что от сходен отпихивали, теперь их же и пропускали на лодью для грузы таскать. На берегу, однако же, народу набежало – туча, веселыми криками поддерживали своих. Бояры́ приободрились и пошли стараться, корчить зверские рожи и выпячивать груди. Купец командовал работниками ловко и расторопно, не забывая время от времени кричать на всю реку:

– Ох, да что ж это вы делаете, бояры́?! Ах, воевода, отвечать тебе за произвол жестоко!

На берегу толпились уже все горожане от мала до велика, пялились во все глаза на кучу товаров на берегу, никогда еще столько добра разом не видели. Если сложить вместе все имение градских самостоятельных мужей, столько-то наберется ли?

Купец, меж тем, уже костерил бояро́в, чтобы поднимали настил осторожнее. Бояры́ про железо свое оружное позабыли, работали вместе с купцовыми людьми, на купца уже глядели как на начальника. Наконец, на берег извлекли длинные медные бруски, надрубленные зубилом поперек на равные рубли. Берег радостно завопил. Купец спохватился и, хватаясь за голову, тоже принялся орать, правда, без должной убедительности в голосе.

– Не бойся, – сказал воевода купцу гордо. – Мы не грабители. Заплатим.

– Тебе, тебе отвечать, – тыкал купец в воеводу пальцем. Ты у меня эту медь силой берешь.

Несмотря на все свои стенания и вопли, что не сносить-де теперь и ему головы за чужую вину, торговался купчик о цене каждого рубля жестоко. Заламывал руки. Хватался за сердце. Призывал в свидетели пращуров: разоряют, мол, вконец и губят беззащитного человека. Воевода, не выдержавши наглого такого лицемерия, завопил на весь берег, трясясь от злости:

– Коли так, что ж ты торгуешься, как грек? За собою в костер ли шкуры потащишь? В краде огненной не все ли тебе равно, на чем лежать?

– Это ты свою голову под топор подставляешь незамо зачем и чьей корысти ради, – обиделся купец, – у меня такого не бывает, чтобы польза была неизвестно чья, а голова в закладе – моя.

Воевода поугрюмел и отошел в сторону. Вокруг уже шумел большой весенний торг. Купцовы прикащики и работные люди разложили товары и до хрипоты торговались с понизовскими, каждый хаял товар другого и расхваливал свой. Купец в торг не вмешивался, кружил по торжищу, как коршун над птичьим двором, одно его присутствие заставляло прикащиков рядиться с удвоенной силой.

К воеводе через толпу пробиралась муромская старши́на. Впереди работал локтями Зуша, подавая Радимиру непонятные знаки.

– Что у вас за дело, мужики, – сказал воевода, – говорите живее, мне медь в град везти.

– Об ней и речь. Лихо ты, молодец, будут какие неприятности со столицей – только свистни. Ты вот что, ты бы уступил той меди рублей с пяток. Нам тоже на котлы, за нами не пропадет, мы отслужим.

Воевода подумал, велел кликнуть Бажена с Дедятою.

– Вот соседи пять рублей меди просят, – сказал он. – Может, дадим? Они люди хорошие, честные…

Вечевой огладил усы, переглянулся с Дедятой понимающе.

– Хоть и самим нужна позарез, однако дадим.

Муромские заулыбались.

– А вы нам место не отведете ли на Москве реке под новые выселки? Народу стало много.

– Отчего ж не отвести? – сказал Зуша. – Если бы где ближе, так нету, а Москва река чуть не вся пуста и дика, и деревами неохватными заросла, так что и в ясный день солнечный берега ее сумрачны. Недаром же и имя ей по-нашему "Москва", а по-вашему, по-славянски – "темная вода". Есть там чудесное место, как вы, славяне, и любите, высокий крепкий мыс при впадении в реку Москву речки Неглинной. Селите свою молодежь, мы вам и с подсекой поможем.

– Вот и ладно, вот и договорились, – обрадовался Бажен. – Ты, воевода, меди им дай, после сочтемся, шкур тебе подбросим сверх положенного, или еще чего.

К Радимиру сквозь толпу ловко протиснулась Малуша, ухватила отца за рукав и, набравши полную грудь воздуха, завопила с нестерпимой визгливостью:

– Батя! Дело твое спешное секретное я исполнила, как велено, и надобно бы тебе тотчас быть домой, потому как…

– Что орешь на все торжище, – злобно зашипел Радимир и вдруг споткнулся на полуслове, наткнувшись на острый и напряженный взгляд купца.

Заяц поднял голову, повел ушами и, сорвавшись с места, в два прыжка исчез в кустах. Гриди насторожились, приподнялись на локтях и прислушались. Нет, все тихо, ни голосов, ни скрипа уключин, и река пуста. Ах, заяц, сквернавец ты эдакий, зря переполошил.

В лесу надрывались в оре птицы. Солнышко припекало совсем по-летнему. Гриди переглянулись и снова улеглись на молодую травку. Старший продолжил ленивый разговор.

– Слышь, Буслай, я просто удивляюсь. Ну и сидит в граде купец, нам-то что? Еще лучше. Собирать никого не надо, все сами уже давно сбежались для торгов. Бухнул в било – вот тебе и вече.

– Князю видней, – ответил Буслай рассудительно. – Князь хочет тайно, да и Бус предупреждал.

– Какая в таком деле может быть тайна? – сказал старший с досадой. – Сами-то понизовские должны знать, что их в дружину зовут, или нет? А купчишку можно так шугануть, что он и рта открыть не посмеет. Сидим в чащобе лешаки-лешаками, ни тебе мечом постучать, ни бабу примять.