Наг Стернин - Ведьмы

– Бабу бы да, хорошо бы, – оживился Буслай. – Девки, доложу я тебе, тут в Понизовье красавицы, и полная им дана по этой самой части воля. Приглянулась мне тут одна, слышь, Мужко, в полюдье. Ох, и наигрались ночью всласть, натешились! И такая вышла штука, что довелось мне с тою девкой через священный Живого Огня костер прыгать.

– Неужто нетронутой оказалась? Это понизовская-то девка?

– Чтоб мне провалиться на этом самом месте под землю в царство Кощное, если вру! Папа у нее здешний воевода, вот и блюл дочку со всей свирепостью.

– В чаянии породниться с кем-то в Дедославле?

– А хотя бы. Как кончили мы с нею миловаться, нам бы к кострам идти, а у меня на руках кровь, да и у нее там кровяные следочки и на юбке пятнышки. Вот и пришлось одной рукой кровь замывать, другой Живой Огонь вытирать, трудиться, чтобы тропочку новую, в девочке проторенную, от нечисти запечатывать. Девочка у меня совсем сомлела, даже идти не может, куда уж ей прыгать через костер? Вытер я, значит, Живой Огонь, разжег костер, схватил девчонку на руки и ну через огонь скакать, да не один раз, а туда – обратно, туда – обратно, для верности. Чтобы ни одна проклятущая мара моей лапушке внутрь по мною проложенной тропочке не пробралась бы.

– Это после тебя-то, после оглобли, тропочка? – расхохотался Мужко. – Ну, насмешил! Там теперь, небось, дорога прямоезжая широченная разворочена, хоть на возу езжай.

Буслай насторожился, приподнялся на локтях:

– Эй, погоди роготать, слышишь, как сорока стрекочет? Пойди, глянь, что там такое.

– Зачем? Над нашими, небось, и стрекочет.

– Сказанул! Где наши, а где сорока?

– Ну, стало быть, медведь. Стоп… Вон он, купец.

Из-за речного поворота медленно выдвигалась большая тяжело груженая лодья. Гриди подползли к самому обрыву и затаились.

Лодья плыла под берегом. Работники лениво помахивали веслами, что ж надрываться, коли Нара сама несет? Купец пристроился возле мачты, голый по пояс, глаза закрыты, сомлел на солнышке. У Мужко хищно зашевелились усы.

– Э-эх, пощупать бы купчишку за кадычишко, вот он и умолк бы, надежней некуда. Да и нам на всю жизнь добра хватило бы.

– Чудак ты, право слово, ну будь мы без князя, еще куда ни шло. А князь нешто позволит резать курочку, что золотые яйца несет?

Лодья медленно проплыла мимо и скрылась за поворотом реки.

– Ну, вот и все. Путь свободный. Пошли, что ли, – сказал Буслай и вдруг прыгнул лягушкой, прямо с живота, в сторону от накрывшей его тени и, сорвавшись с обрыва, покатился по откосу к воде. Нападавших было семеро, и были это люди незнаемые. Четверо приотстали и бежали теперь во весь дух, увязая сапогами в песке, а трое были тут, рядом, босые, видно крались, чтобы взять дозорцев ножами врасплох.

Первый удар Мужко отразил еще лежа, от второго увернулся юлой и, оттолкнувшись от земли спиной, ловко вскочил на ноги. Находники насели разом, молотили мечами по чему ни попадя, работали, как цепами на току.

– Держись, – ревел Буслай, карабкаясь вверх по откосу, но наверху дело явно шло к концу. Окровавленный Мужко не успевал отражать удары. Один из находников заскочил сзади, рубанул мечом по голым ногам, а другой сошелся щитом в щит да и ударил его варяжским ударом в живот, снизу, под панцирь. Мужко свалился, как подкошенный. И в тот же миг обрушился на врагов Буслай с телепнями в руках.

Двое находников шарахнулись в стороны, а третий, смутно Буслаю знакомый, встретил его грудью, стоял, расставив кряжистые ноги и скалился, и меч свой кровавый приопустил, видно и его хотел взять все тем же варяжским ударом.

Над головою Буслая стремительно вращалось сразу четыре шара. Три из них один за другим направил Буслай в грудь негодяя, так что с треском разлетелся вязовый находников щит, а четвертый пришел сбоку, ударил находника в лицо, прямо в оскаленный насмешливый рот, и расплющил ему голову в кровавую лепешку.

Одним прыжком оказался Буслай возле Мужко, прикрывая товарища. Набежавшие находники рассыпались цепью вокруг, не решаясь сунуться внутрь смертельного круга, очерченного страшными шарами.

– Ножи, – негромко скомандовал мужик, державшийся чуть позади прочих, видимо, лицо среди них начальственное, – ножи мечите, живо!

Под ногами стонал, пытаясь подняться Мужко, и броситься на врагов было нельзя, добьют. Стоять на месте тоже было нельзя, достанут метательными ножами. Двое-трое находников, перехвативши левыми руками мечи, запустили правые за голенища, потянули засапожные лезвия. Буслай затравленно огляделся, ну, кажется, все. Конец. И куда только свои подевались, такой шум поднят, в Дедославле, небось, слышно. И он засвистел разбойным посвистом, от которого птицы падают наземь замертво, во всю мочь засвистел, освёклясь лицом и даже присев с натуги.

Радимир протиснулся в низенькую и узкую дверцу бани и остановился, привыкая к темноте. Бобич сидел на лавке, на коленях держал горшок, из коего извлекал что-то большой деревянной ложкой и отправлял себе в рот. Ел волхв жадно, неопрятно, громко чавкал и сопел.

– Явился, значит, – сказал Радимир. – Ну, здравствуй.

Бобич взмахнул ложкой и что-то невнятно пробормотал набитым ртом.

– Ждал я тебя, однако. С купчиком и ждал, – сказал Радимир, усаживаясь рядом с волхвом. – А увидел, как дергается торговый и каким вдруг стал законником, ну, думаю, все. Тут он, наш изгоюшко погостовый. Не успели его в дверь выставить, а он уж и в окно скребется. Бобич сверкнул в полутьме диковатыми глазами и фыркнул в лицо воеводе непрожеванной кашей.

– Умный, умный, знаю. Вот еще бы службу тебе как следует нести – цены бы тебе не было, мудрецу. А то к граду идешь, крадешься, мзду готовишь воротной сторо́же, чтобы пустили, да не раззвонили бы на весь на белый свет. А подходишь, глядишь, ворота в граде настежь, привратничков след простыл, вообще никого нету. Кроме дочки твоей Малуши, одного только пьяного Ослябю и сподобился лицезреть. Да и тот тоже, как меня увидел, так тотчас куда-то исчез. Выучка у твоих… тьфу. Тоже мне, бояры́.

– А у нас у всех выучка – тьфу, – сказал Радимир язвительно, – что у бояро́в, что у волхвов. И давай мне тут не кипи и не фыркай, чай не лаяться со мною приехал, и жизнью рисковал не для лая. Говорю тебе, что ждал, и даже догадался, где ты из лодьи вышел, на Лосином броде, скажешь нет? А бояро́в и весь народ я из града увел нарочно, что б было тебе ведомо, а то быть бы тебе без башки, сунься только со мздою своею к навратной страже. Я и дочь свою оставил, чтобы провела тебя и в бане спрятала, а то еще увидит кто ненароком. Против Потворы, ненавистницы твоей, в граде ни один человек не пойдет. Против старши́ны родовой пойдет, а против Потворы нет, дохлое дело, и это бы тебе усвоить накрепко.