Виктор Сбитнев - Совсем другая история

« Не стоит ли нам сейчас, после столетнего геноцида русской нации, когда приходится фактически заново формировать нашу национальную идею и национальный характер, взять за основу того и другого новгородский вариант?»

Увы, Кремль пошёл по проторенному московскому большаку, преднамеренно избегая даже намёков на вариативность избираемого направления. А потому упоминаемый выше советский литературовед Лотман, исходивший из реалий ещё 20-го века, оказался прав в главном на сегодня: пушкинское, внешне чрезвычайно выстроенное, сугубо авторитарное, а внутренне замечательное в силу своей «тайной» свободы время высвечивает во времени нынешнем, и прежде всего в облике существующего режима, отсутствие всякого интереса к демократии как в историко-национальном аспекте, так и в государство – образующем, сугубо прикладном подходе. В свою очередь, Новгородская вечевая республика, как она есть, светом своих достижений могла бы обозначить ключевые ориентиры нашего развития в 21-ом веке. Могла бы, но нашим «боярам» – и это уже стало общим местом современной публицистики – привычней руководствоваться светом «золотого тельца».

Да, Новгородской республики давно нет, но остался её исторический опыт, у которого всегда будет шанс оказаться полезным для бытия русской нации. Да и у самого Великого Новгорода остаётся возможность духовного возрождения, пока на земле существует русский народ. Возродиться в своих лучших проявлениях где-нибудь на огромных просторах русской ойкумены. Если русские в Великом Новгороде чувствовали себя так комфортно, то не стоит ли внимательнейшим образом изучать новгородский феномен? Тем более, что подобные периоды привольной жизни в истории русского народа встречаются крайне редко.

«Я – это другое дело!»

Говорят, рождение ребёнка – это таинство, откровение Господне. Но отнюдь не откровением о взаимопонимании и терпимости запоминается нам рождение первенца. Наш долгожданный сын, к примеру, едва появившись, поставил всех на место: родившую его маму, помогавший ей в осуществлении этого нелёгкого процесса медицинский персонал и меня – мужчину, которому счастливая женщина поспешила предъявить в окне плод нашей любви. На акушеров он попросту написал, а в ответ на мои красноречивые жесты столь обещающе заревел, что его тут же от греха унесли в палату. А явление на свет Божий первенца моего лучшего друга едва ни развалило всю его дружную богобоязненную семью, включая не только их с женой, но и их отцов-матерей, а равно и прабабушку и прадедушку со стороны жены. Побыв месяц-другой в состоянии почти полного анабиоза, это маленькое, самолюбивое существо задало всем заинтересованным сторонам такую трёпку, что уже более тридцати лет все они, когда собираются вместе, только и вспоминают, что растерзанные до неузнаваемости пустышки, свои исцарапанные носы и щёки, полуночные ультиматумы по кормлению, пеленанию и… полной безоговорочной капитуляции. Позднее, в ходе подготовки журналистского материала о новорождённых, мне удалось выяснить, что почти всех родителей их появившееся на свет дитё, прежде всего, поражает вдруг возникшим по жизни феноменом наивного, почти абсолютного младенческого эгоизма! Малыш жаждет всего и сразу, то есть абсолютно всего, что только видит вокруг: это моё и это моё, и это моё тоже! Для него не существует чужих мнений, желаний и прав. Его, как считают в простонародье, ещё не пробовали отнять от материнской груди, и он ещё и разу ни шагнул по долгому – то скользкому, а то зыбучему – пути от «Я» к «МЫ». От крохотного, замкнутого мирка одиночки – к огромному, а, в сущности, бесконечному человеческому Космосу, вместе с которым ему, по замыслу Создателя, суждено трансформироваться до конца своих дней. Только вот путь этой трансформации и в самом деле не надёжен, а замысел, хоть и Свыше, всего лишь замысел, просчитанный маршрут, глиссада. Но даже ангелы, порой, не вписываясь в глиссаду, начинают соскальзывать с Божьего пути, а затем и падать назад, в своё «Я», так и не дотянув до понимания того, что есть «МЫ». А тут… человеческое дитё.

Когда чей-либо сын (или дочь, почти без разницы) вступает в подростковый возраст, то есть, казалось бы, начинает отчётливо понимать, что весь окружающий мир уж точно создан не для одного его, родитель, тем не менее, чаще всего обретает вместо единомышленника и терпимого, благодарно внемлющего подобия себя самого некую «струну в тумане», звучащую ни с кем ни в унисон. Этот поспешно догоняющий отца и ростом, и умением логически мыслить «ещё ребёнок» вдруг обнаруживает чудеса эгоизма даже в не стоящих выеденного яйца мелочах. Он недовольно обрывает отца на полуслове, если тот вдруг привычно, как это случалось раньше, интересуется, почему к ним перестала заглядывать веснушчатая девочка из соседней квартиры, его одноклассница; он сочиняет какие-то небылицы про астрономические поборы в школе и срочной необходимости иметь японский скутер и куртку из блестящей хромовой кожи; он убеждённо заявляет родителям, что их автомобиль, который ещё недавно слыл семейной гордостью, на самом деле – старый хлам, к которому даже подходить стыдно; наконец, он снисходительно просит у отца с матерью прощенья за то, что собирается жить совсем иначе, а потому больше не станет ходить на самбо, куда они его отдали семь лет назад и, занимаясь которым, он уже стал чемпионом района. Почему? Разумеется, потому что хочет стать таким же знаменитым и богатым футболистом, как Кокорин! А на их осторожные ремарки, что этому миллионеру ещё как минимум до апреля сидеть в СИЗО, он с циничным холодком в глазах по-хозяйски делится информацией о том, что всесильный «Зенит» уже внёс его в состав команды на предстоящие игры в европейских кубках. И родителям, в сущности, нечего на это ответить, поскольку логика рассуждений их опьянённого гормонами честолюбия сына строится по строгим схемам поведения заполонивших информационное пространство кумиров. Остаётся лишь терпеливо пережидать эту в принципе ожидаемую вспышку подросткового эгоизма. Поскольку они куда сильнее боятся крайностей иного рода, связанных с полным отчуждением любимого чада от родительской опеки и несомненным приобщением его к безбоязненно раскинувшему окрест (даже в родном дворе!) свои уловистые сети многоликому миру криминала.

Возможно, с этим мороком как на дрожжах растущий отрок справится уже через два-три года, когда незаметно схлынет гормональный напряг, а веснушки вдруг ставшей стройной и обретшей плавность движений девочки-соседки сольются на её лице в привлекательный румянец. Возможно даже, заметно раздавшийся в плечах сын, благодаря искусности тренера, останется в самбо или перейдёт, подобно своему президенту, в дзюдо или в какое-нибудь К-1, где надолго усвоит, что бить человека за пределами ковра или татами, как это делают некоторые избалованные футболисты за пределами зелёного поля, – позорно! Но главное, он почти наверняка явственно ощутит себя родительским сыном и, может быть, даже, стесняясь, извинится за своё подростковое высокомерие. Возможно. Но и после шестнадцати, и даже после двадцати лет («после армии») нередко случаются вполне осмысленные возвраты из пункта «МЫ» в пункт «Я», точнее будет сказать, соскальзывания с преднамеренно не закреплённых позиций. «Преднамеренно незакреплённые позиции» – это, увы, не описка и не метафора. Просто, выражаясь никак не стареющим большевистским языком, в общем потоке «человеческого материала» поколения либо даже целой эпохи (помощник президента В. Сурков на днях заявил в «Независимой газете» про «долгую Россию Путина») пробивается этакий небольшой ручеёк людей особого склада, которым суждено, познав главные особенности состояния «МЫ», вернуться к состоянию «Я». С тем, чтобы остаться в нём до конца своих дней, или до Судного дня: это, смотря по тому, кто во что верит или не верит. Природой людей этого склада были в своё время озадачены, прежде всего, европейские композиторы – такие, как Бетховен, Бах, Вагнер и отчасти Моцарт. Музыкальные по своей природе, эти размышления, разумеется, проникли сначала в философию, эстетику, а затем и в литературу. Тема борения личного и общечеловеческого развивается во многих симфониях Бетховена и фугах Баха, зловещих пьесах Вагнера и всесокрушающих – Шостаковича. Представьте себе общий музыкальный ход исполняемой симфонии, в котором начинает робко проклёвываться некая как бы случайная тема. Какие-нибудь два-три альта и виолончель. Она появляется раз, другой, третий. Постепенно к ней присоединяется несколько скрипок и, может быть, даже робкие духовые. Тема крепнет и начинает изнутри овладевать общим движением музыкального потока. Далее она либо совершенно овладевает им, либо, испугавшись своей дерзости, постепенно смолкает. Это и есть проявление личного «Я» в общечеловеческом «МЫ». Можно взять и глобальней: человеческий социум пытается освоить окружающий его внешний мир, Космос.