Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

Слова войника были встречены дружным, но тихим смехом. Тайные тропы леса, всегдашняя близость врага отучили бойцов отряда смеяться громко.

— Это решат попы. — Войку властным жестом прекратил начавшийся было диспут о вере, сейчас было важно иное. — Скажи лучше, Переш, куда ведет своих воинов старый бек?

Молодой белгородец этого не знал. Но сметливый и наблюдательный малый, хорошо запоминавший увиденное, Переш многое мог рассказать. Он сообщил о том, какое вооружение, пригодное для осады, везет с собой Пири-бек, сколько у него людей, каковы начальники орта, белюков и алаев, какое впечатление производят мунтянские стяги. Переш поведал о том, что к войску осман пристало полтысячи ратных слуг, большей частью — бывалых наемников, приведенных молдавскими боярами, что с ними привезли под стражей с женой и сыном пленного куртянина, в котором кое-кто из войников признал пана Инкула, ближнего дьяка Штефана-воеводы. Наконец, проходя ночью по нужде вблизи сераскерова шатра, Переш уловил обрывки беседы, в которой явственно прозвучали слова «грамота», «лист», «печать».

Войку, Кейстут и Кристя переглянулись. Сведения, доставленные войником, наводили на любопытные мысли.

— Пленника с женщиной содержат в строгости? — спросил Чербул.

— Стерегут днем и ночью, — кивнул Переш, доставая из углей еще одно свиное ребрышко. — Мальчишку тоже не отпускают ни на шаг. Везут с бережением, на особом виду, иногда связанными. Разговаривать с ними никому не дозволяют.

— А ты бы не смог пробраться, спросить?

Переш в недоумении воззрился на Войку. Парень уже не гадал избавиться от двойных цепей — вражьей службы и чуждой веры, — коими сковала его вдруг немилостивая судьба. И вот уже речь о том, что он должен вернуться, надеть опять ненавистную личину послушного ренегата; это могло быть теперь смертельно опасным для него: новообращенного аскера могли уже хватиться, турки тоже были не дураки. Но Переш давно знал Войку, земляка и сверстника, начальника и друга. Переш не мог усомниться: то, что Войку считал нужным, надо было сделать.

— Я исполню что скажет твоя милость, — сказал войник. И добавил, что в эту ночь на страже у лагеря должен стоять янычар Вали, в прежней жизни Любомир, болгарин, с которым он сдружился, который, как и он, мечтал о воле, о том, чтобы сбросить со лба проклятый беловойлочный кавук.

Переша проводили к тому месту, где он был захвачен, парень растворился во тьме. А следующим вечером, на новом привале, опять приполз к своим. В прошлую ночь, с помощью Любомира, незаметно возвратившийся в турецкий стан мнимый ренегат сумел-таки подобраться к шатру из верблюжьей шерсти, где сераскер опять советовался с мунтянами и предателями-боярами, со своими агами. Из их разговоров стало ясно: враги везут поддельную грамоту, от имени воеводы; в ложном листе говорится о том, будто князь Штефан посылает в Хотин тысячу лучших воинов и витязей, чтобы усилить защиту крепости. Мнимых княжеских воинов, поверив грамоте, пыркэлабы должны впустить, и тогда эти люди — ратники Карабэца и его бояр — откроют ворота всему войску Пири-бека.

Ложную грамоту Штефана-воеводы, для большей веры, начальникам Хотина должен самолично вручить известный своей преданностью господарю искусник писцового дела пленный дьяк Ион, под надзором боярских сотников. А чтобы дьяк, в душе верный долгу, не упредил о задуманной хитрости государевых людей, жена и сын Инкула под крепкой стражей останутся в руках врагов. Одно неосторожное слово дьяка станет смертным приговором для этих близких ему беззащитных существ.

— Спасибо, друг, — сказал Чербул, выслушав земляка. — Теперь мы знаем, как велико коварство врага; теперь оно не застанет никого врасплох. Дело сделано, оставайся с нами.

— А как же мой друг Любомир? — спросил белгородец. — Можно привести его тоже к вам?

Чербул ненадолго призадумался. Исчезновение одного новообращенного оружейника вряд ли всполошило бы сераскера, одного человека могли похитить, убить. Бегство двоих недавних христиан, напротив, могло вызвать у Пири-бека серьезные подозрения, побудить его к особой осторожности.

— Выбирай, — решил сотник. — Либо ты останешься с Любомиром у турок — до поры, либо у нас, но без него. Лучше тебе, конечно, вернуться.

Переш с сожалением повязал снова чалму.

Цель похода Пири-бека приближалась неотвратимо. Утро последнего дня пути вывело отряд Чербула на поляну, на которой турки покинули свой ясырь. Женщины, измученные голодом и жаждой, бессильно повисли на веревках, многие были уже без сознания. Воины развязали несчастных, напоили их, дали хлеба и брынзы.

Придя в себя, женщины сидели скорбным кружком, поникнув, не смея взглянуть на своих спасителей, — брошенные игрушки ненавистного врага. Воины в молчании глядели на вчерашних турецких пленниц, не решаясь ни приблизиться, ни завести с ними речь. Каждый воин и муж всегда помнил, что его возлюбленную, супругу могут похитить, взять силой, и не единожды. Что в чужой воле, в чужих руках его женщина может провести неделю, месяц, год — если ей еще суждено вернуться. Невольная измена всегда оставалась возможной, и к такой неверности относились иначе, чем к обычному женскому обману из слабости или распущенности. Эти несчастные отнюдь не по доброй воле побывали на ложах супостатов. И все-таки никто не мог пересилить себя, сказать им слово, хотя многие и были настоящими красавицами. К скорбному кружку пленниц наконец подошел старый, мудрый воин Палош.

— Кто из вас ныне, бедняжки, своей красе — хозяйки! — со вздохом молвил седой десятник. — Не стыдитесь же, не вы повинны в своей беде. На людях ваш стыд лежит пятном, на ворогах, вас пленивших. Да на нас, не сумевших вас защитить. Идите с миром в родные места, да не постигнут вас более неволя и новые насильства.

Оставив женщинам, сколько можно было, припасов на дорогу, люди Чербула погнали дальше коней.

Вечером держали последний боевой совет. Наметили, как действовать далее. Было решено, что Войку Чербул, вместе с Кейстутом, Негрулом, Чубарэ и двумя десятками других воинов немедля поспешит к крепости. Большая часть отряда, под главенством Палоша, останется у осман в тылу. Было ясно, что туркам придется выжидать, мунтяне и турки не покажутся в виду Хотина, пока люди изменников-бояр не вступят в бой внутри крепости, не отворят ворота. Палошу надлежало сделать все, что было в его силах, чтобы задержать осман и мунтян, отсечь их, насколько возможно, от предателей, которые постараются открыть им дорогу в Хотин обманом.

Стрела просвистела у самого уха и впилась, дрожа, в толстую доску в кузове высокой турецкой арбы. Мессер Джованни Мария Анджолелло, по прозвищу Джованьолли, с уважением взглянул на зловещую гостью, посланную с немалого расстояния из-за лесных кустарников: у стрелявшего был добрый лук и меткий глаз, на палец бы левее — и в лагере стало бы больше одним мертвецом. А их в эти дни и так хватало — от голода и болезней, от выстрелов из леса и внезапных нападений воинов-молдаван.