Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Марфа оглядела его и сказала: «Ты, главное, Михайло Данилович, как на Москву поедем — на рожон там не лезь. Ну, да, впрочем, я за тобой и за Федором присмотрю».

— Уж в чем, а в этом — никогда замечен не был, — улыбнулся Волк и, засучив рукава льняной, белоснежной рубашки, сказал: «Я смотрю, вы и сыр достали. Это тоже — от Большого Луи, балует он нас».

— Конечно, — пожала плечами Марфа, — можно было месье Антуана и осенью сюда привезти.

Но не хотелось времени терять, ты уж извини, что Джон так решил».

— Ничего страшного, — отмахнулся Волк, отрезая себе хороший кусок сыра, — я Большому Луи доверяю, как самому себе, шесть лет с ним работаю.

— Хорошо ты с людьми сходишься, — задумчиво сказала теща, — ну да сие у тебя — с детства, наверное.

— От матушки моей, — Волк поднялся и отодвинув стул для жены, укоризненно заметил:

«Разбудили они тебя все-таки. Пей молоко, свежее совсем».

Мэри запахнула халат, и, зевнув, нагнувшись, поцеловала мать в щеку: «Да я бы и сама уже встала, еще документы осталось обработать, кое-какие. Ты с детьми погулять сходи, а я займусь».

— Я тебе помогу, — пообещала Марфа, искоса разглядывая спокойное, свежее лицо женщины.

Белокурые косы были уложены на затылке и заколоты серебряными шпильками, на белых щеках играл чуть заметный румянец.

— Выспались вы оба, — одобрительно заметила Марфа и подумала: «Господи, никогда Мэри я такой счастливой не видела. Только бы с родами все хорошо прошло, все же не девочка она».

Мэри подперла щеку маленькой, унизанной кольцами рукой, и, заметив взгляд мужа, сказала, одними губами: «Я тебя люблю».

Он поднялся, и, наклонившись к ней, едва слышно шепнул: «Я тебя тоже».

Федор прошел мимо Нового моста, и, хмыкнув, осмотрел гранитный пьедестал, окруженный деревянным забором. «Вот тут и поставят памятник Генриху, — подумал он. «Конный, бронзовый. Не жалеет ее величество денег».

Он обернулся и, взглянув на остров Сен-Луи, что остался позади, сжав зубы, велел себе:

«Нельзя. Вчера я там был, с Марьей гулял, а Лизы не застал. В лавках была, наверное.

Господи, как я скучаю. С той осени…, И еще неизвестно, когда с Москвы вернемся. А молодец этот месье Мари, набережные в порядок привел, укрепил тут все».

Федор вздохнул, и, перекрестившись, пошел дальше — к площади Дофина. Трехэтажный дом, под темно-красной, черепичной крышей, стоял прямо на углу. Он поднял голову и увидел сестру, что, стоя у большого окна, махала ему рукой.

— Все-таки молодец Михайло Данилович, — подумал Федор, оказавшись в изящной, обитой темно-серым шелком передней. На каминной доске стояли бронзовые часы, пахло кедром, и он, наклонившись, поцеловав сестру в лоб, спросил: «Ну, как вы тут?»

— Да скоро уже, — Мэри улыбнулась. «Проходи, поешь что-нибудь, мы со стола еще не убрали».

— Да я ненадолго, к мужу твоему, — отмахнулся Федор. «Дома же он?»

— Пока да, — Волк вышел в переднюю, — но вот скоро с детьми на реку пойду. И Марфа Федоровна тоже — поднялась давно.

Женщина поманила его к себе, и Федор, улыбнувшись, поцеловал пахнущую жасмином руку.

«Вы, матушка, если хотите, приводите завтра детей на стройку, — сказал он, — там у нас из котлована воду выкачивают, им интересно будет. И Марью с Авраамом — тоже берите».

— Ну вот после завтрака и появимся, Феденька, — ответила мать, и Волк, указав глазами на дверь кабинета, велел: «Пойдем».

— Всем бы такой вкус, — про себя вздохнул Федор, оглядывая шелковые, цвета слоновой кости обои, и мебель — темного ореха. Нюрнбергские часы медленно пробили полдень, и он вдруг спросил: «А ты сам отделку заказывал, или декоратор постарался?»

Волк прислонился к столу, и, усмехнувшись, ответил: «Сам, конечно, я не зря столько лет в Японии прожил — там начинаешь понимать, что такое красота. Так что там у вас случилось?»

Он слушал, а потом рассмеялся: «Не обращай внимания, со мной, то же самое было, года два, что ли назад. Да, в общем, — Волк пожал плечами, — почти со всеми, кто хоть как-то заметен при дворе. Она вообще женщина безобидная, не мстительная. Так что занимайся своим фундаментом, и не думай об этом».

— Она не мстительная — подумал про себя Федор, вспомнив, на мгновение, прозрачные, темные глаза, а вслух сказал: «Думаешь, успеем мы на Москву?».

— Да их только на Пасху поймали, — голубые глаза Волка вдруг посерьезнели и он сказал: «Ты не волнуйся, Федор Петрович. Петя же написал — он возвращается с Варшавы на Москву и будет там, сколь долго возможно, все это оттягивать, поляки же хотят пани Марину домой вернуть. Переговоры, то, се — время и пройдет».

— Да не отдаст ее царь полякам, — буркнул Федор. «Разве что только за земли, а Сигизмунд Ваза оными ради пани Марины не пожертвует».

— Ну, вот и будут ругаться — пожал плечами Волк, — как раз до приезда нашего. Мы за три недели от Амстердама до Новых Холмогор дойдем, лучше Николаса я еще капитана не видел. И там тоже — он посчитал на пальцах, — неделя до Москвы, не больше, лето же.

Федор помолчал и вдруг сказал: «А твоего сына тоже — чужой человек воспитывает».

— Ну, какой же он чужой, — Волк подошел к большому, начисто вымытому окну и посмотрел на реку. «Николас — такой же ему отец, как и я, и разве я мог, — он повернулся, — дитя у матери забирать?»

— А я — забираю, — хмуро проговорил Федор, и, не успел Волк что-то сказать — закрыл за собой резную дверь.

Волк услышал из передней детские голоса: «Дядя Теодор!» и смех мужчины: «Завтра придете ко мне, увидите, как большие машины работают!»

— Я тоже, — важно сказал маленький Питер, — буду делать машины. Как мама.

Волк улыбнулся, и, пройдя через боковую дверь в свою опочивальню, — стал одеваться.

Узкая, застроенная каменными домами улица еще не была освещена солнцем — оно медленно вставало над крышами, над башнями собора Парижской Богоматери, еле видное в предрассветном, еще холодном тумане.

Деревянные ставни в опочивальне были распахнуты. Черноволосый юноша, подняв голову с подушки, поежившись, забрал с пола меховое покрывало и набросил его на постель.

— Вставать, да? — раздался нежный голос. Степа зевнул, и, опираясь на локоть, посмотрев за окно, помотал рыжей головой: «Нет, рано еще».

— Спи, ради Бога, — попросил Франсуа. «И так вчера — до полуночи с этими планами сидел».

— Месье Клод Молле, — Степа отчаянно, широко зевнул, — не успокоится, пока не выбьет из меня всю эту живописную придурь, — это он так сказал. Юноша поднял нежный, с отполированным ногтем палец и смешно передразнил королевского садовника: «Тут вам не студия господина Рубенса, месье Стефан, тут не машут кисточкой, тут надо свои красивые ручки пачкать в земле!»

Франсуа посмотрел на почти законченный портрет, что стоял на мольберте — красивый, черноволосый, кареглазый юноша в простом, черном камзоле, смотрел прямо, чуть улыбаясь, облокотившись на стол, где были разложены какие-то старые, пожелтевшие карты.