Сильванус Кобб-младший - Московский оружейник

– Я не видел Невеля после его дуэли с Дамоновым.

– Берегитесь!

– Я его не видел.

– Помните: я следил за вами, и я знаю, что вы видели Невеля в течение этих трёх дней. Я это знаю, поэтому без колебаний делаю то, что делаю. Ещё раз: где Рюрик Невель?

Теперь Виска замешкался; но его ответ не изменился. Он бы ни о чём не рассказал.

Владимир дал знак помощникам, стоявшим у стены, и они потянули цепь.

– О! О! – застонал пленник, когда его пальцы начали выкручиваться.

– Вы скажете?

– Откуда мне знать? Откуда?

– Говорите то, что знаете.

– Я ничего не знаю.

Монах опять дал сигнал, и помощники опять потянули цепь. Опять стон, но ответа нет.

Опять сигнал, и опять цепь натянута.

– Пощадите! – закричал бедняга, трясясь от боли.

– Вы скажете?

– Я не знаю.

– Тогда попробуем ещё раз.

– Нет, нет. О, не надо!

– Но вы должны сказать.

– Я не знаю.

– Вы, должно быть, забыли, но мы оживим вашу ненадёжную память.

После этих слов Владимир ещё раз махнул рукой.

– О, боже, пощади меня! О-о-о! Помоги мне! Помоги!

– Помогите себе сами.

Сейчас бедняга испытывал беспрерывные муки. Его вес почти полностью приходился на его запястья и большие пальцы, и пальцы почти дотянулись до запястий. Но ответа не было. Кое-чего он боялся больше пыток. Он боялся нарушить страшную клятву, которую дал коварному священнику.

Помощники потянули за цепь, и ноги пленника оторвались от пола. Теперь он висел на вывернутых больших пальцах. Он стонал от невыносимых страданий. Несколько мгновений он терпел, но больше его трусливая душа вытерпеть не могла.

– О, пощадите! Вниз! Вниз! Вниз!

– Сначала скажите, где Рюрик Невель?

– Я… я… не…

– Постойте же, вероломный злодей! – закричал Владимир громовым голосом. – Эту пытку мы закончим; но затем мы сотворим с вами такое, что нынешнее состояние покажется вам наслаждением! Мы вырвем вам все члены, а ваши глаза…

– Вниз! Вниз! О, пощадите! Вниз!

– Где Рюрик Невель?

– Я скажу… я скажу, если пощадите!

– Сначала скажите!

Был один миг замешательства – один-единственный миг – и затем жалкий негодяй сдался.

– Он в старых банях.

– Вот как? Где?

– В старых банях возле реки… в Тульском переулке… в подвале!

– Хорошо. Отпустите его.

Цепь ослабла, и Фредерик Виска снова стоял на ногах. Он ещё дрожал, поскольку чувствовал боль в руках.

– Уведите его, – приказал Владимир, – и приведите второго.

Через несколько мгновений Леско Тотьма предстал перед странным судилищем. Он страшно дрожал, поскольку он мог слышать стоны своего товарища, хотя и не слышал его слов.

– Леско Тотьма, – тихим, низким проговорил монах, – мы дали вам время подумать, и, возможно, ваша память прояснилась. Где Рюрик Невель?

– Я не знаю.

– А, до сих пор не вспомнили, да?

– Я никогда этого не знал.

– Должен признать, очень странная забывчивость. Приготовьте «истолкователь»!

– О, пощадите! Не убивайте меня!

Но на его крики не обратили внимания. Его руки вставили в полосы и конические чаши, а затем была натянута цепь. При первом повороте самозакручивающихся винтов пленник закричал. Он страдал не столько от боли, сколько от страха перед дальнейшим. Это место, тёмное и мрачное, повлияло на него больше, чем на его товарища.

Когда цепь натянулась второй раз, он начал стонать и умолять о пощаде. Он слышал об этом тёмном месте и знал, что люди, попадающие сюда, редко выходят живыми.

– Послушайте, вы, гнусный негодяй, – сказал монах, – если вы не скажете мне, где молодой оружейник, я разорву вас на куски! Тяните ещё!

Когда цепь натянулась, злодей в голос закричал от боли.

– О! Отпустите меня! Отпустите! Я всё скажу!

– Говорите. Вы не выйдите отсюда живым, пока не расскажете!

– Он… О! Он… в старых банях!

– Где?

– В банях герцога… в Тульском переулке!

– Где именно?

– В самом нижнем подвале. О! Пощадите!

Владимир махнул рукой, и трясущегося негодяя освободили от пытки.

– Отведите обоих в подземелье и заприте. Сейчас их нельзя отпускать.

– Нет, нет, – закричал Виска, которого уводили из комнаты. – Вы обещали освободить меня, если я всё расскажу.

– Не обещал, – сказал Владимир.

– Но вы не имеете права удерживать меня здесь. У меня чертовски болит рука, вы чуть не разорвали её на кусочки. Клянусь…

– Молчать, собака! Здесь моя власть – в моей силе. Мои права – в моём могуществе. Вы принадлежите мне, и я буду удерживать вас. Если я вас отпущу, я не смогу схватить вас опять, поскольку у меня нет законной власти. Уведите его, а потом займёмся банями герцога!

Рюрик Невель потерял счёт времени. Темнота, лишь темнота была его соседом – темнота столь густая, что открывать глаза было бесполезно. С закрытыми глазами было даже светлее, чем с открытыми, поскольку тогда воображение порождало необычайные фантастические формы, и даже это приносило облегчение; а ещё при плотном сжатии век была калейдоскопичная смена цветов, которая вносила разнообразие и радовала ум. Но когда глаза были открыты, можно было видеть только холодную непроницаемую черноту, в которой не было никаких форм или очертаний, кроме формы совершенного хаоса.

Рюрик точно знал, что он находится здесь четыре дня, но временами казалось, что дольше. Трижды ему приносили еду и питьё, а сейчас не принесли ни того, ни другого. Силы пока не оставили его, хотя у него болели руки и ноги, а сердце охватывал холод. В первый день заточения он разорвал верёвки на руках; он рассчитывал напасть на человека, который приносит ему еду и питьё и сбежать, но к нему никто не входил. Еду подавали через небольшое окошко.

– И вот конец моей жизни! – бормотал он про себя, шагая туда-сюда по подземелью. – Вот конец всех надежд юности, и здесь молитвы всей жизни должны закончиться с одной надеждой – надеждой на небеса! Матушка, прощальное слово твоего сына не донесётся до тебя. Он впадёт в тёмный смертный сон, и ты даже не узнаешь, где место его упокоения! А ты, любимая… О, ты, столь желанное, столь обожаемое создание, твои улыбки больше не будут сиять для меня. О, Розалинда, хотел бы я увидеть тебя лишь раз – ещё раз прижать к своей груди и попросить помнить меня, когда я умру. Если бы я не встретил тебя, меня бы здесь не было! И всё-таки, о боже, ради самой жизни я не изъял бы из своего сердца историю этой святой любви!

Тяжёлые мысли о Розалинде давили на него. Он мог бы сдаться ради надежды на лучшую жизнь; но из-за Розалинды его охватывал странный страх. Она будет с другим.

– Разве это правильно? – продолжал он после болезненных раздумий. – Увы, она забудет обо мне! Моя мать будет думать о сыне, но Розалинда будет думать о другом! И всё-таки, может быть, она будет любить меня вечно. Может быть, она не забудет меня. О, если бы я мог!..