Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

— Ну, — потянул его за руку мальчик, — пошли, папа, а то я голодный!

Он улыбнулся, и потрепал сына по голове: "Нам с тобой еще и обед надо будет приготовить, старина, здесь слуг нет. Сейчас в деревне рыбы купим, свежей, Сена рядом".

— Я тебе помогу, — важно сказал ребенок, идя рядом, и добавил: "Папа".

Констанца ворвалась в столовую, держа в руках газету. Девочка с порога крикнула: "Меня напечатали! Напечатали!"

— Ну-ка, дай посмотреть, — Федор приподнялся и взял у девочки La Gazette: "Поздравляем, тебя, месье Констан".

— Все равно, — недовольно заметила девочка, садясь на свое место, отрезая хороший кусок паштета, — пришлось мужской псевдоним взять. Ничего, — Констанца набила рот хлебом и неразборчиво продолжила, — я теперь всегда его буду использовать.

— Если бы ты писала светскую колонку, милая — Тео отпила вина, — можно было бы это делать и под женским именем.

Констанца презрительно фыркнула: "Скорее я умру, тетя Тео, чем буду отираться по гостиным, собирая сплетни. Нет, — девочка зажала в руке нож и воинственно продолжила, — я буду посещать лаборатории ученых, мануфактуры, спущусь в шахту…"

— Для этого тебе придется поехать в Германию, — добродушно заметил Федор, внимательно просматривая мелкий шрифт внизу газетного листа. "Или в Англию. Во Франции пока нет глубоких шахт, милая, все рудные разработки ведутся открытым способом".

— Поеду, — Констанца отхлебнула сидра и подозрительно спросила: "А почему тетя Марта и маленький Тедди в деревню отправились?"

— Отдохнуть, милая, — Дэниел скосил глаза на газету и велел Федору: "Дай-ка".

— Загадочное происшествие у Бастилии, — прочел он. "В бедняцком квартале обнаружен труп рабочего Арсенала, эльзасца, месье Матиаса Лаута. Недавно принятый в Арсенал мастер был убит выстрелом из пистолета в висок. Префектура Парижа ведет расследование".

В столовой повисло молчание. Констанца, пережевывая ветчину, сморщила нос. "Очень сухо написано, — заметила девочка. "Неинтересно. Вот какой надо заголовок: "Кровавая драма в трущобах Парижа". Она обвела глазами взрослых и недоуменно спросила: "А что, этого месье Лаута, — знал кто-нибудь?".

— Нет, — тихо ответил Дэниел, складывая газету. "Мы его не знали, милая".

Он стоял на балконе, глядя на Тео, что вела за руку Констанцу. Сестра обернулась и помахала Дэниелу рукой. "В Тюильри гулять пошли, — раздался сзади голос Федора. "Теперь это безопасно. Держи, — он протянул мужчине зажженную сигару.

— Да я не…, - было, сказал Дэниел и, осекшись, — затянулся. "Хорошие сигары, — наконец усмехнулся он. "Наш отец их курил".

Федор проводил взглядом темную и рыжую головы. Наклонившись, он поднял с каменного пола балкона желтый лист: "Я съезжу в префектуру, заберу тело. Мой патрон, — он криво улыбнулся, — отец Анри, отслужит поминальную мессу. Похоронить на кладбище Мадлен можно. Ты…, вы, — поправил себя Федор, — пойдете? Ну, на отпевание и потом…, - он повел рукой в воздухе.

— Тео не пойдет, — Дэниел все смотрел на улицу. "Я схожу потом, как из Марокко вернусь. Спасибо тебе, Теодор".

— Оставь, мы же семья, — хмыкнул мужчина. Дэниел взглянул в упрямые, голубые глаза. Он стоял, чуть наклонив красивую голову, рыжие волосы шевелил легкий ветер. Дэниел, собравшись с духом, спросил: "Ты ведь любишь Тео, я прав?"

— И буду любить всегда, — просто ответил Федор. "Пока мы с ней живы".

Он поднял руку, увидев, как Дэниел открыл рот: "Я все знаю, что ты мне хочешь сказать. Ты просто помни — я за твою сестру жизнь отдам. Так что не беспокойся, — он похлопал Дэниела по плечу, — езжай и делай свое дело. Ладно, — Федор взглянул на карманные часы, — мне на лекцию пора, а потом — в префектуру. Я все устрою".

Он вышел. Дэниел, затянувшись сигарой, вспомнив нежную, мимолетную улыбку на жестком лице, пробормотал: "Как это там, в Песни царя Соломона? Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь. Так оно и есть, — он посмотрел на башни церкви Сен-Сюльпис, и перекрестился: "Господи, упокой их души — отца моего, брата моего. Прости их, пожалуйста, прими их в лоно свое".

Дэниел потушил окурок и. Тяжело вздохнув, он долго стоял, слушая звон колоколов — начиналась обедня.

Марта присела у клавесина и обернулась: "Тедди не проснется, он крепко спит, хоть из пушек стреляй. Я тебе Баха сыграю, того, что в Лондоне играла".

За окнами маленькой гостиной полыхал закат. Марта положила руки на клавиши: "Не проснется, конечно. Набегался, на лошади накатался, на лодке — прямо за столом заснул. Да что это я, краснею, что ли?"

Огни свечей чуть дрожали, Джон сидел, с бокалом вина в руке, глядя на ее тонкий, красивый профиль, на убранные, заколотые шпильками волосы, вдыхая запах жасмина. Она играла, прикусив нежную губу и, закончив концерт, глубоко, прерывисто задышала: "Я и не думала, что…."

— Это я не думал, — Джон поднялся, и, наклонившись над ней, провел губами по нежной шее. Марта вздрогнула, крохотный, золотой крестик закачался, заблестел изумрудами. "Я в тебя влюбился прямо там, — он рассмеялся, — в передней, когда ты на меня пистолет наставила".

— Ты не говорил…, - она почувствовала его сильные, нежные руки. Глубоко вздохнув, Марта откинулась назад — прямо в его объятья.

— Не говорил, — согласился он. "Я боялся, со мной тоже такое бывает. Я тебя на два десятка лет старше, не красавец, и вообще, — он ощутил прикосновение ее губ, и попросил: "Иди сюда, Марта, пожалуйста…"

— Что ты делаешь? — почти испуганно спросила она, когда Джон, устроив ее в кресле — опустился на колени. "Зачем?"

Он поднял глаза и ласково сказал: "Сейчас увидишь, любовь моя".

— Так…разве можно…, - задыхаясь, прошептала женщина, — я…, не знала.

— Так нужно, — ответил Джон. От нее пахло жасмином, она была теплой, нежной. Джон зажмурил глаза: "Не бывает такого. Она вся светится, как будто солнце встает — летним, тихим утром".

— Я люблю тебя! — Марта вцепилась пальцами в ручки кресла, мотая растрепанной головой, теряя шпильки.

Джон, на мгновение, оторвался от нее. Марта, наклонившись, целуя его, простонала: "Еще…"

— Вся ночь впереди, — мужчина усмехнулся и поднял ее на руки: "Эта, и все остальные ночи — пока мы с тобой живы".

Он прижал ее к стене. Марта, снимая с него рубашку, порвав шнурки на вороте, услышала шорох шелка — ее юбки упали на пол.

— Прямо здесь…, - велел Джон, — я больше не могу терпеть, совсем не могу.

— Я тоже…, - она уронила голову на крепкое, загорелое плечо, волосы хлынули вниз, — тяжелой, бронзовой волной. Она, опустившись на паркет, прижала его к себе: "Я все еще не верю…"

Он провел губами по белой, белее снега, тонкой щиколотке. Взяв ее лицо в ладони, целуя ее, Джон еще успел проговорить: "Ты моя жизнь, Марта, и так будет всегда".