Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

За низким окном чуть плескался канал. Степан лежал на спине, глядя в беленый потолок, вспоминая ее смеющийся голос: "Я очень рада, что вы живы, капитан Стефано. И сын у вас замечательный. Мы же кузены, я сестра Пьетро Корвино покойного. Мне ваш старший брат, Теодор, в Марокко все рассказал. А маленький Пьетро — мой племянник. Вы же были тогда, в Иерусалиме, во время того урагана?"

Степан увидел перед собой серые, большие глаза Евы, распущенные по белой спине каштановые волосы и услышал свой лихорадочный шепот: "Скажи, что тебе хорошо!". За окном лил дождь, грохотал гром. Она, выгнувшись, отдаваясь ему, целуя его руку, простонала: "Хорошо! Да, да, вот так, еще, пожалуйста, еще! Я хочу тебя!"

Он вздрогнул и сказал: "Да, был. Мне очень жаль, синьора Изабелла".

— Просто Изабелла, — поправила она. "Мы же родственники, рав Авраам". Она лукаво улыбнулась и взяла руку высокого, очень красивого мужчины, с побитой сединой, темноволосой головой. "Это мой муж, Джованни ди Амальфи, он тоже твоего брата знает. Он инженер и математик".

Джованни поздоровался с ним и сказал, по-русски: "Рад встрече. Мы с вашим братом на Урале вместе работали. Смотрите, — он обернулся на мальчиков, что шли к ним через площадь, — смеются. Они очень похожи, рав Авраам".

— Да, — застывшими губами отозвался Степан, — они ведь тоже родственники.

Он взглянул на темное небо: "Нам пора. К сожалению, я не могу вас пригласить к обеду, мы сами живем у местного раввина…"

От нее пахло розами. Она подняла нежную ладонь и улыбнулась: "Мы к вам придем завтра вечером. Погуляем, все вместе, кузен. А мальчики еще днем встретятся".

Степан смотрел, как они уходили, держась за руки, — Джованни обнимал сына. Моше, прижался к нему: "Так здорово, что мы их встретили, папа. Расскажешь мне потом о дяде Теодоре, я его помню, но плохо. Я же маленький был, как он приезжал".

— Обязательно, — пообещал Степан, и они пошли к гетто.

Он перевернулся, и прикусил зубами подушку: "Не смей. Не смей думать о ней. И о той — тоже не думай. Терпи, иначе, — он закрыл глаза, — это грех, великий грех. Сказано же: "Лучше отрубить себе руку, чем заниматься этим". В Шабат, в святой день, тебя завтра будут вызывать к Торе…, Как Моше после такого в глаза смотреть? Господи, но ведь мне это не вынести…"

Степан подождал, пока боль стихнет. Прерывисто, тяжело дыша, он шепнул: "Ты ведь знаешь — что нужно сделать. Так и сделай это. Сделай, и все станет хорошо".

Он заснул — коротким, тяжелым сном, только тогда, когда над каналом стала рассеиваться ночная мгла. Он ворочался, что-то бормоча, комкая рукой край грубого, шерстяного одеяла.

Пьетро бросил плоский камушек в тихую воду лагуны: "Три. Теперь ты давай. Наш Гато предатель, мы его печенкой кормим, а он к тебе в гетто за курицей ходит".

— Он у вас ласковый очень, — улыбнулся Моше и подпрыгнул: "Четыре! Меня папа учил, в Яффо, когда мы корабля ждали. У папы хоть и одна рука — все равно, он очень меткий. Он раньше моряком был, — Моше обернулся и посмотрел на костер, что горел на белом песке. Он почувствовал, что краснеет — родители Пьетро сидели на расстеленном ковре, держась за руки, и тихо о чем-то говорили.

— Мама папу никогда за руку не держит, — подумал Моше. "Ну, при нас. И волосы у тети Изабеллы видно, и платье у нее очень открытое, ниже положенного. Ханеле десять лет, а у нее все платья по щиколотку, и рукава по запястье, даже летом. И темные все, а тетя Изабелла — в яркой одежде ходит".

— У меня тоже четыре, — радостно заметил Пьетро. Моше возмутился: "Да ты и не кидал вовсе!"

Пьетро ухмыльнулся: "Ты ворон поменьше лови, кузен. И что, — он опустился на песок, — ты тоже, раввином станешь, как твой отец?"

— И дедушка, и прадедушка, — Моше махнул рукой. "Иначе не получится. Да я и сам хочу, мне нравится учиться".

Легкий ветер шевелил рыжие волосы мальчиков. "Целый день вы учитесь, — задумчиво протянул Пьетро, рисуя что-то палочкой на песке. "Я тоже так буду, когда мы в Лондон приедем. Папа мне уже латынь преподает, а еще надо будет знать греческий и святой язык — тоже".

— Зачем? — открыл рот Моше. "Ты же не еврей, то есть да, — он покраснел, — но…"

— Потому что я хочу священником стать, как мой отец. Им надо очень хорошо знать Библию, — Пьетро обхватил колени руками и посмотрел куда-то вдаль. "Буду заботиться о сиротах. Я ведь и сам сиротой был".

Моше внезапно подумал: "А я ведь даже не знаю — как это. У меня всегда была мама, папа, Ханеле…, Бедный Пьетро, у него хорошие родители, но все равно…".

— Когда я был маленький, — Пьетро все еще глядел на море, — я слышал свою мамочку. Она меня звала. Моше, — он повернулся, — я хочу приехать в Иерусалим, потом, когда повзрослею. На могилы папы и мамы.

Моше помолчал, и протянул ему ладошку: "Ты мой лучший друг и так будет всегда. И родственник, конечно, тоже, — он рассмеялся. "Так что я для тебя все сделаю, Пьетро".

— И я тоже, — Пьетро пожал его руку: "Я очень рад, Моше, что мы встретились".

— Мальчики, — крикнула Изабелла от костра, — все готово!

— Я с тобой курицей поделюсь, — пообещал Моше, — мне жена раввина столько с собой дала, что за неделю не съесть. Он подхватил свои башмаки с чулками. Пьетро спросил: "А что твой отец в Падуе делает?"

— Тоже, — отмахнулся Моше, — перед общиной выступает. Меня он решил не брать с собой, потому что есть, кому за мной присмотреть. Побежали, — он толкнул Пьетро, — наперегонки!

Мальчики, тяжело дыша, остановились у костра. Джованни, снимая с железной решетки рыбу, раскладывая ее по тарелкам, улыбнулся: "Моше, тут для тебя в углу накрыто, все из твоей корзинки взяли, так, что не волнуйся".

— Мы очень голодные, — в один голос сказали мальчишки. Джованни с Изабеллой ласково рассмеялись: "Вот и ешьте вволю".

— Потом будем строить замки из песка, походим под парусом и поможем рыбакам вытащить улов, — добавила женщина. Моше вспомнил низкую, забитую учениками комнату, каменные стены Иерусалима: "Вырасту — непременно посажу у нас во дворе дерево, как у Рахели. И заведу кота, обязательно, как Гато — такого же ласкового".

Он улыбнулся и, вдохнув запах костра, соли, ветра с моря — начал есть.

Степан поднял голову и посмотрел на буквы, высеченные над входом в университет: "Свобода Падуи, одна и для всех". Он оглянулся — площадь была пуста, из раскрытых окон доносился шум голосов студентов — занятия были в самом разгаре. "Хоть не увидят, — он поправил свою черную шляпу и замер: "Все равно, тут много евреев, профессора, преподаватели…, Иосиф тут учился, он рассказывал. Опасно. Пойдут слухи. Община, хоть и маленькая тут, а богатая. Не след, чтобы обо мне шептались. А что? — он еще раз обвел глазами выложенный каменными плитами двор.

— Иду к врачу, — твердо сказал себе Степан. "Что в этом дурного? Но почему не к еврею? Любой из наших докторов счел бы за честь меня принять, и бесплатно. Да не увидит тебя никто — разозлился он. Потянув на себя тяжелую дверь, Степан вошел в прохладный, тихий зал.