Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

Степан внезапно покраснел: "Тоже семейное. Мы это всегда носим, так принято. Смотри, — он открыл крышку и достал свернутый, пожелтевший кусочек пергамента. "Это какой-то мой предок привез из Польши. Еще во времена государя Михаила Федоровича, давным-давно. Отец мне сказал, что это — амулет на долгую жизнь, только выглядит он, конечно, — Степан хмыкнул, — как детский рисунок".

Селинская долго смотрела на испещренную странными знаками записку, а потом, взяв ее в руки, повертела: "На обороте линия. Для того, чтобы разделить его на две части".

— Возьми половину себе, — Степан улыбнулся. "Пусть, — он поцеловал белый, гладкий, высокий лоб, — он и тебя хранит, любовь моя".

Она аккуратно разрезала пергамент серебряными ножницами. Спрятав свою часть в золотой, изящной работы медальон, что лежал на персидском ковре, женщина тихо сказала: "Спасибо. Иди ко мне, милый".

Степан обнял ее, целуя, устраивая рядом. Он почувствовал сладкую, обволакивающую губы влагу: "Она вся — как море. Рядом, руку протяни, и в то же время — далеко, так, что и края его не увидишь. Господи, ну хоть так, мне ничего больше и не надо".

Селинская откинула черноволосую, растрепанную голову. Застонав, крикнув: "Еще!", она привлекла его к себе.

— Как огонь, — сказала себе Селинская. Закрыв глаза, тяжело дыша, она шепнула: "Я вся, вся твоя!".

— Огонь, — вспомнила она. "Костер. Пахнет смолой. Дети, много детей, больше десятка. Всегда голодно, всегда хочется есть. Всегда новое дитя, каждый год. Изба, где все спят на полу. Горы вокруг, — огромные, со снежными вершинами. И люди — приходят каждый день, просят чего-то у отца, приносят то курицу, то мешочек картошки".

Мать ворчит: "В городе за такое золотом платят, уже бы давно дом выстроили".

Отец смущенно улыбается и гладит черную, с проседью бороду: "Я же дровосек, Ривкеле. Дровосек и смолокур, ну что мне делать в городе?"

Мать только улыбается, — нежно. Качая ногой колыбель, она поет песню — протяжную, ласковую. Вечером, при свече, отец учит мальчиков, доставая растрепанные, пожелтевшие книги. Они читают вслух, и маленькая девочка дремлет — еще не зная, что значат эти слова, но уже помня их.

Утром она просыпается раньше все. Выйдя из избы, девочка смотрит на отца, — он молится, повернувшись, лицом на восток. Она слышит, как робко, неуверенно начинают петь первые птицы. Отец замечает ее, и, подхватив на руки, целуя, серьезно говорит: "Всякое дыхание да славит Господа, Ханеле".

Люди все идут, отец рисует на маленьких клочках бумаги какие-то знаки, шепчет. Иногда он вытирает глаза, и говорит матери: "Сколько горя, сколько горя вокруг!"

— Не бери на себя все, — вздыхает она, — не надо, Шмуэль.

— А как иначе? — он ласково улыбается и добавляет: "Зачем тогда жить, милая?".

Потом приходит вечная тьма. Откуда-то издалека девочка слышит слабый, отчаянный крик: "Хана! Ханеле!".

Селинская вздрогнула и услышала ласковый голос: "Плохой сон, счастье мое? Ты шептала что-то, металась. Иди, иди сюда, пожалуйста".

Она ощутила рядом сильную, теплую руку и попросила: "Ты только побудь со мной, хорошо?"

— Я всегда буду с тобой, — спокойно ответил Степан. Гладя ее по голове, покачивая, он добавил: "Всегда, пока я жив, счастье мое".

Изабелла склонила голову набок, и улыбнулась: "Вот и все. Можете взглянуть".

Селинская сошла с возвышения и девушка подумала: "Все-таки удалось поймать это сияние. Жемчуг, чистый жемчуг. Два последних сеанса она вся светилась, даже глаза хотелось зажмурить".

— Вы — прекрасный мастер, — женщина все смотрела в серые, большие глаза на портрете. "Я надеюсь, синьора Изабелла, — вас когда-нибудь изберут в Академию Изящных Искусств. Нет, — Селинская усмехнулась, — я не надеюсь, — я уверена. Куда вы теперь? Обратно во Флоренцию? — она подала девушке прохладную руку.

Изабелла пожала ее: "Я делаю чертежи для одной виллы, под Ливорно, да и благодаря вашему портрету, — она кивнула на холст, — у меня теперь появилось еще два заказа. Людям лестно позировать художнику, который писал будущую российскую императрицу. Так что, — она вытерла кисти, — спасибо вам".

— Императрицу, да, — рассеянно сказала Селинская, натягивая тонкие, вышитые перчатки. "А благодарить надо графа Орлова. Надеюсь, он с вами расплатился?"

— Разумеется, — Изабелла подняла каштановую бровь. "Еще в начале сеансов. Портрет доставят к вам в комнаты, ваше сиятельство".

— Спасибо, — Селинская подошла к зеркалу. Выпрямившись, она откинула голову с высокой, чуть напудренной прической: "Желаю вам удачи, синьора Изабелла, всего хорошего. Вы идете смотреть на парад русской эскадры?"

— С альбомом, — рассмеялась девушка. "Я хочу попробовать себя в батальной живописи. За нее хорошо платят, ваше сиятельство, монархам нравится любоваться своим флотом. Или армией, — она улыбнулась. Выйдя на площадку, услышав стук каблуков по каменным ступеням, девушка вздохнула.

— Так и не пришел, — горько подумала Изабелла, поливая себе на руки из кувшина. "А когда приходил — на прошлый сеанс, — смотрел только на нее, не отводя глаз. Ну и хватит, — она взяла холщовое полотенце и вдруг расплакалась — горько, отчаянно.

— И я больше его не увижу, — девушка высморкалась. "Даже на параде — он ведь там будет, в гавани, на своем "Святом Андрее".

Изабелла вытерла лицо. Покусав губы, сняв простое платье, она подошла к зеркалу. "Конечно, — пробормотала она, — я же коротышка, не то, что Пьетро, или отец. Пьетро говорил, что мама была небольшого роста. А я маму и не помню совсем. И груди нет, вся плоская, как мальчишка. Эх, — она стала одеваться.

Селинская спустилась вниз и сразу оказалась в его объятьях.

— Все, — сказал Степан, целуя ее глаза, — Грейг подписал мое прошение об отставке. Ворчал, конечно, мол, командир эскадры это должен делать, но Орлова вызвали в Петербург, срочно. Так что нашему шотландцу — мужчина усмехнулся, — больше ничего не оставалось.

Она потянулась и, подставила ему губы: "Ты не жалеешь? Ты мог бы стать адмиралом".

Степан расхохотался, и притянул ее к себе поближе: "Нет. Я хочу быть с тобой, всегда, как я и обещал. Так что собирайся, после этого парада мы сразу уедем. Я и брату уже письмо отправил, — он, на мгновение, помрачнел. Селинская мягко сказала: "Я помню, милый. Он ведь жену в этой смуте потерял. Хочешь, — женщина подала ему руку, — мы поедем в Россию, встретимся с ним?"

— Тебе нельзя в Россию, — они вышли на залитую солнцем набережную канала, и Степан подумал: "А она? Она ведь могла стать императрицей".

— Я тоже, — будто услышав его, улыбнулась женщина, — хочу быть с тобой, милый. А это все, — Селинская махнула рукой, — уже неважно, чья я там дочь, и все остальное. А куда мы поедем? — она, на мгновение, приостановилась.