Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Жан Барт был не больше вашего привычен к вощеным паркетам и придворным нарядам. Как он вышел из положения, когда попал в Версаль?

– Все больше при помощи кулаков.

– Что ж, поступайте так же! Кстати, Нарышкин, который, как вам известно, кузен императора, граф Земичев и полковник Муравьев просили передать вам, что хотели бы брать у вас уроки.

– Вы решили облагодетельствовать меня настолько, чтобы мой долг стал неоплатным.

– Вовсе нет, вы мне ничего не должны. Я исполняю данное мне поручение, вот и все.

– Причем дела идут весьма недурно. – заметила Луиза.

– Все благодаря вашему участию, и я вам очень признателен. Что ж, решено: я последую совету вашего превосходительства. Рискну! Завтра же.

– Так ступайте, желаю удачи!

Мне по сути ничего больше не требовалось, кроме этих ободряющих слов. Должен признаться, что, зная репутацию человека, с которым мне предстояло иметь дело, я бы куда охотнее пошел на медведя, чем идти просить милости у царевича, человека непредсказуемого, в ком добрые качества смешаны с неистовыми страстями и бешеной вспыльчивостью.

Великий князь Константин, младший брат императора Александра и старший – великого князя Николая, не отличался ни приветливой учтивостью первого, ни холодным, невозмутимым достоинством второго. Казалось, он в полной мере унаследовал все качества своего отца, в нем возродились и достоинства, и странности Павла I, между тем как его братья пошли в свою бабку, в Екатерину: Александр – сердцем, Николай – умом и оба – тем императорским величием, мощный пример которого дала миру их знаменитая предшественница.

Екатерина, имея перед глазами столь прекрасное и многочисленное потомство, особое внимание уделяла двум старшим внукам, что видно даже по их именам. Окрестив первого Александром, а его брата Константином, царица, казалось, мысленно разделила между ними власть над миром. Эта идея затем настолько глубоко укоренилась в ее сознании, что, когда они еще были совсем детьми, она заказала их портреты, на которых один из мальчиков разрубает гордиев узел, а другой несет знамя своего тезки, римского императора-христианина. Мало того: их обучение, план которого она составила самолично, было рассчитано не иначе как на воплощение этих грандиозных замыслов. Поэтому у Константина, которому предназначалась империя Востока, даже кормилицы и, тем паче, учителя были исключительно греческого происхождения, тогда как окружение Александра, призванного стать императором на Западе, состояло из англичан. Преподаватель, обучавший обоих братьев, был швейцарцем, носил фамилию Лагарп и приходился родней храброму генералу Лагарпу, служившему в Италии под началом Бонапарта. Но нельзя сказать, что уроки этого достойного наставника оба брата воспринимали с равным рвением: одинаковые семена дали разные плоды, ибо в одном случае они упали на почву возделанную и щедрую, в другом же – на дикую, необработанную. В то время как Александр в двенадцать лет от роду ответил своему учителю физики Графту, сказавшему, что свет – непрестанная эманация солнца: «Такого не может быть, ведь тогда солнце уменьшалось бы с каждым днем», Константин заявил своему личному гувернеру фон дер Остен-Сакену, убеждавшему его научиться читать: «Я не хочу этому учиться, потому что вижу: вы вечно читаете и делаетесь все глупее».

В двух этих ответах в полной мере отразилось различие характеров этих детей.

Зато Константин, питая отвращение к наукам, охотно предавался военным упражнениям. Обращаться с оружием, ездить верхом, командовать армией – все это представлялось ему умениями, для правителя куда более полезными, нежели рисование, ботаника или астрономия. Это еще одна черта его сходства с Павлом. Его страсть к военным маневрам была так велика, что после своей первой брачной ночи он встал в пять утра, чтобы позаниматься с полком солдат, охранявших его дворец.

Разрыв отношений между Россией и Францией пришелся Константину весьма кстати. Посланный в Италию под началом фельдмаршала Суворова, которому было поручено завершить его воинскую подготовку, он присутствовал и при его победах (например, в сражении при Маньяно и у реки Минчо), и при поражении в Альпах. Было явной ошибкой выбрать подобного наставника, знаменитого своими чудачествами уж никак не меньше, нежели отвагой, в надежде, что под его руководством Константин избавится от своих странностей. В результате эти странности не только не исчезли, а и усугубились до такой пугающей степени, что окружающие не раз задавались вопросом, не унаследовал ли великий князь помешательство своего родителя.

После завершения французской кампании и подписания Венского трактата Константин стал вице-королем Польши. Во главе этого воинственного народа его милитаристские вкусы проявились с удвоенной силой, и за неимением подлинных кровавых баталий, при коих он недавно присутствовал, его единственным развлечением стали парады и смотры, эти зрелищные подобия сражений.

Зимой и летом, живя хоть во дворце графов Брюль (близ парка при Саксонском замке), хоть в Бельведерском дворце, он вставал в три часа ночи и облачался в генеральский мундир, причем ни один камердинер никогда не помогал ему при этом. Затем он садился за стол, заваленный полковыми списками и военными приказами, в комнате, на всех стенах которой красовались изображения мундиров разных армейских полков, и принимался перечитывать вчерашние рапорты, присланные полковником Аксамиловским или префектом полиции Любовицким, оставляя на каждом какую-либо помету одобряющего или порицающего свойства. Эта работа продолжалась до девяти утра, затем, по-солдатски второпях позавтракав, он выходил на Саксонскую площадь, где его обычно ждали два пехотных полка, эскадрон кавалерии и полковой оркестр, чтобы при его появлении грянуть сочиненный Курпинским марш.

Смотр начинался без промедления. Полки проходили перед царевичем, с математической точностью соблюдая между собой равные дистанции, а он наблюдал за ними, оставаясь пешим, обычно облаченный в зеленый егерский мундир, с треуголкой на голове, украшенной петушиными перьями.

Его голубые глаза были почти полностью скрыты густыми длинными ресницами, а брови, став асимметричными из-за того, что он все время их хмурил, топорщились под его узким лбом, изборожденным глубокими морщинами, говорящими о постоянной напряженной озабоченности. Необычайная живость его взгляда наряду с маленьким носиком и оттопыренной нижней губой придавали лицу диковатую странность, а шея, чересчур короткая, от природы была посажена так, что голова выдавалась вперед и словно бы покоилась непосредственно на эполетах.