Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

Д’Артаньян, пристально смотревший на этого человека, побледнел и уронил стакан.

– Что с вами? – спросил Планше. – Господа, помогите, моему барину дурно!

Трое друзей прибежали, д’Артаньян бежал уже за своею лошадью, и они остановили его на пороге.

– Куда ты так бежишь? – кричал ему Атос.

– Это он! – отвечал д’Артаньян, побледневший от гнева: – это он! пустите меня, я догоню его!

– Кого? – спросил Атос.

– Его, этого человека?

– Какого человека?

– Этого проклятого, моего злого гения, которого я встречал всегда, когда мне предстояло какое-нибудь несчастье; того, который сопровождал ужасную женщину, когда я встретил ее в первый раз; того, кого я искал, когда он вызвал на дуэль друга нашего Атоса; того, которого я видел в то самое утро, когда похитили госпожу Бонасьё! Я видел его, это он? я узнал его, когда ветром распахнуло его плащ.

– Черт возьми! – сказал задумчиво Атос.

– На коней! господа, на коней! поедем за ним и догоним его.

– Подумайте, любезный друг, – сказал Арамис; – что он едет в противоположную сторону; что у него свежая лошадь, а наши устали, и что поэтому мы загоним своих лошадей и не догоним его. Оставим мужчину, д’Артаньян, спасем лучше женщину.

– Эй, господин! – кричал мальчик из конюхов, догоняя незнакомца; – вот бумага, которая выпала из вашей шляпы! Эй, господин!

– Друг мой, – сказал д’Артаньян, – хочешь пол пистоля за эту бумажку?

– С большим удовольствием, извольте. Мальчик в восхищении от такой выгодной сделки пошел на двор гостиницы; д’Артаньян развернул бумажку.

– Что там! – спросили друзья его, подойдя к нему.

– Только одно слово! – сказал д’Артаньян.

– Да, – сказал Арамис; – но это может быть название города или деревни.

– Армантьер, – прочитал Портос.

Армантьер, это название мне незнакомо.

– Это название написано ее рукой! – сказал Атос.

– Спрячем эту бумажку, – сказал д’Артаньян; – может быть, я недаром отдал за нее свою последнюю монету. На коней, друзья, на коней!

И четыре товарища пустились в галоп по дороге в Бетюн.

В жизни великих преступников есть какое-то предопределение; они преодолевают все препятствия, избегают всех опасностей до той минуты, которую провидение назначило пределом беззаконного счастья их.

Так было с миледи: она прошла между крейсерами обеих наций и прибыла в Булонь без всяких приключений.

Когда она приехала в Портсмут, то выдавала себя за англичанку, изгнанную из ла Рошели преследованиями французов, а приехав в Булонь после двухдневного пути, она объявила, что она Француженка, и что англичане, по ненависти к Франции, не давали ей покоя в Портсмуте.

Впрочем, у нее был самый надежный паспорт: это красота ее, важный вид и пистоли, которые она раздавала очень щедро. Избавившись от соблюдения принятых формальностей, благодаря любезной улыбке и светскому обращению старого губернатора порта, который поцеловал ее руку, она остановилась в Булони только для того, чтобы отдать на почту письмо следующего содержания:

«Его эминенции кардиналу Ришелье, в лагерь перед ла Рошелью.

Ваша эминенция можете быть спокойны; герцог Бокингем не поедет во Францию.

Булонь, 25 вечером.

Миледи де***»

Р.S. По желанию вашей эминенции, я отправляюсь в монастырь Бетюнских Кармелиток, где буду ожидать ваших приказаний».

В тот же вечер миледи отправилась в путь: когда стемнело, она остановилась переночевать в гостинице, на другой день выехала в 5 часов утра и через 3 часа прибыла в Бетюн.

Она спросила, где монастырь Кармелиток и отправилась прямо туда.

Настоятельница вышла к ней навстречу; миледи показала ей приказ кардинала и она велела отвести ей комнату и подать завтрак.

Миледи забыла уже все прошедшее и думала только о счастливой будущности, которую готовил ей кардинал за услугу ее, хотя имя ее вовсе не участвовало в этом кровавом деле. Различные страсти, беспрестанно волновавшие ее, давали жизни ее столько различных оттенков, что ее можно было сравнить с облаком, отражающим то лазуревый цвет, то огненно-красный, то черный мрак бури, н оставляющим на земле только следы опустошения и смерти.

После завтрака настоятельница пришла к ней; в монастыре мало развлечений и добрая старушка спешила познакомиться с новою гостьей своей.

Миледи хотела понравиться настоятельнице; это было для нее нетрудно при редких качествах ее; она старалась быть любезной и очаровала добрую настоятельницу разнообразностью разговора и прелестью своего обхождения.

Настоятельница, принадлежавшая к дворянской фамилии, особенно любила придворные истории, которые так редко доходят до отдаленных частей королевства и еще реже проникают за стены монастыря, преграждающие вход всем мирским слухам.

Миледи хорошо известны были все интриги аристократического круга, в котором она жила постоянно в продолжение пяти или шести лет; она начала рассказывать доброй настоятельнице про сплетни Французского двора и про ханжество короля; рассказывала соблазнительные истории придворных вельмож и дам, которых настоятельница знала всех по именам, слегка коснулась любви королевы и Бокингема, и говорила много, стараясь заставить и ее сказать что-нибудь.

Настоятельница только слушала и улыбалась, не говоря ни слова. Но так как миледи заметила, что эти рассказы занимали ее, то она продолжала их и начала говорить о кардинале.

Но она была в большом затруднении, не зная, была ли настоятельница роялистка или кардиналистка, и потому она держалась середины. Настоятельница, со своей стороны, была еще осторожнее; она почтительно склоняла голову каждый раз, когда гостья ее произносила имя кардинала.

Миледи думая, что ей будет очень скучно в монастыре, решилась сказать что-нибудь посмелее, чтобы узнать, как ей держать себя. Желая победить скромность доброй настоятельницы, она начала говорить об успехах кардинала сначала очень осторожно, потом подробно рассказала любовные связи его с г-жею д’Егильон, с Марион де-Лорм и с другими светскими женщинами.

Настоятельница слушала уже внимательнее, мало-помалу одушевлялась и наконец, улыбнулась.

– Хорошо, – подумала миледи, – ей нравится мой разговор; если она и кардиналистка, то, по крайней мере, без фанатизма.

Потом она начала говорить о гонениях, которыми кардинал преследовал врагов своих. Настоятельница перекрестилась, не одобряя и не охуждая кардинала.

Это утвердило миледи в том мнении, что монахиня была скорее роялистка, нежели кардиналистка. Она делалась все смелее в своих рассказах.

– Я ничего не понимаю в этих вещах, – сказала, наконец, настоятельница; – но хотя мы очень отдалены от двора и от всех светских происшествий, у нас есть очень печальные доказательства того, что вы рассказываете; одна из наших пенсионерок очень много пострадала от мщения и гонений г. кардинала.