Поль Феваль - Горбун

– Ну, ну, говорите, – встрепенулась Аврора де Келюс.

Франсуаза покосилась на донью Круц, по прежнему неподвижно стоявшую чуть в стороне:

– Я полагаю, что девица, которая поет и танцует на Плаца Санта, – неподходящая компания для наследницы герцога.

Принцесса повернулась к донье Круц и заметила у той в глазах слезы.

– А больше вам не в чем упрекнуть вашего господина? – спросила она.

– Упрекнуть! – всплеснула руками Франсуаза. – Да разве же это упрек? Кокардас тому же девушка приходила совсем не часто, и я за ними обеими следила.

– Ну что ж, пока достаточно, моя милая! – сказала принцесса. – Благодарю вас. Можете идти. Мадлен вас проводит. Отныне вы с внуком будете жить в моем доме.

– На колени! – прикрикнула Франсуаза на Жана Мари и подтолкнула его вперед. Принцесса жестом остановила этот грубоватый порыв благодарности, после чего Мадлен Жиро увела бабушку и внука в отведенную им комнату.

Донья Круц тоже направилась к двери.

– Куда же вы, Флора? – обратилась к ней принцесса.

Та продолжала идти, будто не слышит. Принцесса окликнула ее еще раз.

– Разве не так вас называла моя дочь? Подойдите ко мне, Флора. Я хочу вас обнять.

Заметив, что девушка растерялась, принцесса встала с кресла и заключила гитану в объятия. Донья Круц заметила, как увлажнилось от слез лицо принцессы.

– Она вас любит, – бормотала счастливая мать. – Это написано на этих страничках, которые отныне всегда будут лежать на столике у моей кровати. Вы, милая гитана, – ее единственная подруга. Вы – более счастливы, чем я: вы видели и помните ее ребенком. Скажите, она была красивой девочкой? Ведь, правда, Флора?

И не давая ей ответить, горячо продолжала.

– Я буду любить все, что любит она. Я люблю тебя, Флора. Ты теперь моя вторая дочь. Поцелуй же меня! А ты? Ты сможешь меня полюбить? Если бы ты знала, как я счастлива, и как мне хочется, чтобы все кругом были счастливы! Даже этого человека, ты понимаешь, Флора, этого человека, который отнял у меня сердце дочери, даже его, если она того хочет, я готова полюбить!

Донья Круц улыбалась сквозь слезы. Принцесса крепко прижала ее к груди и расцеловала.

– Ты можешь понять, милая Флора, что я не смею ее целовать, как тебя. Не обижайся, но поцелуи, которыми я осыпаю твой лоб и щеки, предназначены Авроре.

Внезапно она немного от нее отстранилась, чтобы лучше разглядеть лицо.

– Значит, ты танцевала на людных площадях, девочка? – задумчиво промолвила принцесса. – У тебя нет никого родных? Если бы моей дочери пришлось заниматься тем же, неужели от этого я стала бы любить ее меньше? Господи милосердный! До чего же глупым бывает человеческий ум! Недавно я сказала: «если дочь Невера хотя бы на минуту позабыла о фамильной гордости…» нет, дальше не могу даже повторить. Боюсь искушать судьбу. Вдруг Господь поймает меня на слове. От одной мысли о том у меня в жилах стынет кровь.

Она ее потянула за собой к алтарю и опустилась на колени.

– Невер! Невер! – взывала она. – Твоя дочь опять со мной! Наша дочь! Поведай Всевышнему о моем счастье, о безмерной ему благодарности моей души!

Аврору де Келюс было не узнать. От радости ее щеки горели. Она опять была молода и красива. Ее взор пылал, стройный упругий стан трепетал, голос исполнился несказанной нежности. На какое-то мгновение она от нахлынувшего блаженства утратила связь с миром. Затем, будто очнувшись, произнесла:

– Ты христианка, Флора? Ах да, конечно, христианка, – она об этом написала. Видишь, как милостив наш Господь Спаситель? Дай мне твои руки, девочка. Приложи их к моей груди. Чувствуешь, как радостно бьется материнское сердце?

– Господи! – заливаясь слезами, прошептала гитана. – Ах, если бы у меня была мать, такая, как вы!

Принцесса опять прижала ее к себе.

– Она тебе рассказывала обо мне? – спросила она. – О чем вы с ней говорили? В то время, когда вы познакомились, она была еще ребенком. Понимаешь ли, дорогая Флора, – не дожидаясь ответа, продолжала принцесса. От волнения она не могла молчать ни минуты, – мне кажется, что Аврора меня страшится! Флорочка, милая, поговори с ней! Умоляю тебя. Если это будет продолжаться, я не вынесу, – просто умру.

– Сударыня, – ответила донья Круц, – неужели из того, что написано на этих листках, не ясно, как безмерно она вас любит?

– О, да, да! Конечно! – согласилась принцесса. – Как найти слова, чтобы выразить мои чувства, когда я читала ее дневник! У нее веселое жизнерадостное сердце, как у ее отца. Однако даже я, я прожившая в печали без малого двадцать лет, когда то тоже была озорной и веселой. Веселой, не смотря на то, что дом, в котором я родилась, где прошли мои детство и юность, был сущей тюрьмой; я любила петь, смеяться, танцевать, подыгрывая себе испанскими кастаньетами, и была такой вплоть до того страшного дня, когда вся моя радость ушла вместе с моим мужем, моим единственным возлюбленным в могилу.

Резко вскинув руки, принцесса прижала ладони к своим пылающим щекам.

– Глядя на меня, тебе, наверное, кажется, что бедная женщина тронулась умом. Верно?

Донья Круц с беспокойством посмотрела на принцессу.

– Не пугайся, девочка. Ничего. Просто я еще не привыкла быть счастливой и кажусь сумасшедшей. Это пройдет. И вот что я тебе скажу, Флора. Ты, наверное, удивишься, но я твердо знаю, моя дочь точь в точь такая, как я. В тот день и час, когда она поняла, что полюбила, ее веселье исчезло. На последних страницах дневника я заметила подтеки от слез.

Она взяла гитану за руку и возвратилась на прежнее место. На ходу она несколько раз оглядывалась на кушетку, где спала Аврора, и было заметно, что какое-то неясное беспокойство отстраняет ее от дочери.

– Она меня любит, я в это верю. Конечно, любит, – продолжала принцесса. – Но первая улыбка, та, что ей запомнилась над детской кроваткой, была не моей; а принадлежала ему. Кто ей давал первые уроки? Тоже он. От кого она узнала имя Бога? Опять же от него! О, Флора, дорогая, заклинаю тебя, во имя всего святого никогда ей не говори, сколько в моей душе накопилось боли, и какой гнев, какую ревность я испытываю к этому человеку!

– Сейчас ваши слова идут не от сердца, сударыня! – тихо возразила донья Круц.

Принцесса до боли стиснула ей руку и горячо воскликнула:

– Нет от сердца! От самого сердца! Они вдвоем гуляли на лугах в Памплоне. Чтобы с ней играть он сам становился ребенком. Разве это занятие для мужчины, даже, если то родной отец? Это должна делать мать! Возвращаясь с работы, он приносил ей игрушки и лакомства. Смогла бы я сама, окажись я в чужой стране в бедности, позаботиться о моей девочке лучше, чем это делал он? О, он прекрасно знал, что этим отнимет у меня материнство, присваивает себе одному благородную нежность детской души!