Бронислав Волохов - Друг мой море

«Кошмар! Иду ко дну! Сдавал экзамены в институт. Увы, фортуна равнодушно отвернулась от меня. На математике срезался. Ноль целых три десятых не добрал до проходного балла. Представляете — всего лишь три десятых!.. Величина-то ничтожная, а из-за нее за бортом оказался. Обидно! А в институт я все равно поступлю...»

Мне нравятся люди одержимые и кипучие. Каждый их шаг по жизни — это труд, щедрая трата энергии, нервов, здоровья. Знаю, если Романцов что-то задумал по-серьезному, он непременно своего добьется.

«Кажется, я обещал вам рассказать про наш парк. Кругом лес, и вдруг еще какой-то парк. Смешно, правда? Но у нашего парка интересная история. Все, кто приезжает к нам, обязательно сажают маленькое деревце. Посадил и я свою березку. Она хорошо прижилась, ладная такая стала.

А помните, товарищ, командир, Таню?.. Она приезжала ко мне, когда я еще на лодке служил. Тогда мы с Таней поссорились, и вы еще пытались помочь нам разобраться в наших ошибках. Таня вам сказала, что на словах она может мне простить, а сердцем — вряд ли. И вот теперь она здесь, на стройке, работает в химической лаборатории.

Таня тоже посадила березку. И так получилось, что ее березка оказалась рядом с моей. Каждый день подмечаю, как крепнут наши березки, тянутся вверх. Правда, корни их еще не сплелись, как у тех лиственниц, о которых вам рассказывал, но они схватились, держатся за землю и, наверное, все-таки сплетутся...»

Ничто на земле не уходит бесследно. Зерно прорастает колосом, семечко —деревом. И чувства, если они настоящие, тоже дадут свои всходы.

Да, Романцов с Таней поссорились тогда. Такое у молодых людей бывает. Два человека, два разных характера, вырванные из разных окружений, которые должны были научиться ладить между собою, приноровиться друг к другу. Двое молодых, которым все это ужасно трудно, потому что каждый слишком уверен в себе, в безошибочности, в непогрешимости собственного опыта. И то, что Таня не только на словах, но и сердцем простила Бориса, меня очень обрадовало. Вместе им непременно будет хорошо.

«Не могу не похвастаться: меня избрали членом заводского комитета ВЛКСМ. Видите, руководящий товарищ теперь. И у этого руководящего товарища недруги уже появились.

В нашем цехе работает некий Тарасов. Личность отвратительная: лодырь, нытик и хапуга. Недавно в краже его уличили. На комитете разбирали персональное дело. Но нашлись у Тарасова и заступники; мол, оступился человек, бывает такое. А какой там, леший, оступился! В честности он на обе ноги хромает. Да разве место таким в комсомоле? Мы, конечно, исключили его. Но слушайте, что дальше было. Заседание закончилось, начали расходиться, и тут секретарь просит меня в комитете остаться. Ну, думаю, дело какое-то есть. А он мне: «Ты, Романцов, авторитет мой подрываешь. Я все взвесил, продумал и предложил «строгача» Тарасову объявить, а ты со своим предложением влез... Пора флотские замашки бросать, а то на неприятность можешь напороться...» Тут меня и взорвало. «Ты флот мне, — говорю, — не трогай, не дорос еще до него!» Обидно до злости стало. Если разобраться, честности и прямоте кого кто, а меня флот научил. А тут — брось флотские замашки... Ничего себе, постановочка вопроса...»

Не каждое сердце одинаково откликается на добро, борется за справедливость словами горячими, горькими, гневными...

Все чаще в письмах стал Романцов упоминать Таню. В ее адрес много теплых слов уже сказано. Сессию в институте на «круглые пятерки» сдала... И ему помогает готовиться к вступительным экзаменам. Молодчина, кружок художественной самодеятельности сколотила, и теперь в заводском клубе бывают концерты. Ребятам веселей живется... И тут ненароком вкрапится осторожное, доверительное: «О Тане, как о море, можно говорить всю жизнь...»

Читаешь такое письмо и представляешь, как они гуляют в парке после кино, делятся впечатлениями о просмотренной картине и спорят. И вот вдруг оба умолкли. И ему, Борису, неловко, что он молчит. Он придумывает, с чего бы начать разговор. Они молча доходят до конца аллеи и останавливаются у черемухи. Борис отломил маленькую веточку. От нее пахнет мокрой корой. А в морозном еще воздухе медленно кружатся легкие снежинки.

Щеки у Тани горят.

Выбившиеся из-под шапочки волосы посеребрились инеем. А губы, темно-красные, как созревшие вишни, так близко, совсем рядом. Стоит только чуть-чуть податься вперед...

— Зачем обломил веточку? Теперь ее не приклеишь... — говорит Таня.

Голос ее звучит тихо-тихо и как-то особенно мягко. После этого им уже не нужно ни о чем говорить друг с другом. Борис берет Таню за руку, и они идут домой...

А однажды прилетела весть, невеселая, горькая.

«У меня, товарищ командир, беда: с Таней произошло несчастье. В лаборатории авария случилась. И представляете. Таня попала в эту аварию. Кислота обожгла ей руки, лицо. Отправили ее в областную больницу. Не знаю, чем все кончится...»

В жизни бывают трудные минуты, когда надо победить самого себя. Слабого несчастье угнетает, сильного — закаляет.

Двое любили друг друга. Светлые чувства будили в них благородные стремления. Двое мечтали, строи ли планы, хотели быть вместе. И вот один из них — жертва несчастного случая, ужасно нелепого и совершенно неожиданного. Молодые любящие люди, чувства которых не успели еще окрепнуть, такую опасность не представляли и внутренне к ней не готовились. Тем более несчастный случай кажется горькой несправедливостью, злой выходкой судьбы. Но это, по крайней мере, что-то такое, от чего никто не может уберечься. А сможет ли Романцов выдержать испытание, которое уготовила ему судьба?

«Привез Таню из больницы. Когда летел за ней у меня не было ни одной ясной мысли. Я сидел в самолете и чувствовал, как повис над какой-то пропастью. Потом мчался по улицам областного центра сам не свой, словно то был и не я вовсе, словно меня вообще не было. Была только боль. Огромная, безмерная боль.

Прихожу в больницу, тихонько вхожу в палату. Таня сидит ко мне спиной, не видит меня. Я окаменел на месте: слова сказать не могу. А Таня открывает тумбочку, берет мое письмо и говорит:

— Сестричка, почитай, пожалуйста, еще раз, как он там пишет.

Бросился я к Тане, поднял ее на руки. Такой она мне близкой и родной показалась...

Привез ее в свой Новоречинск, вскоре свадьбу сыграли. Теперь Таня — жена моя. Чувствует она себя хорошо. На людях только стесняется, потому что следы ожогов остались. Постоянно твержу ей: разве это самое главное, какое у человека лицо? Важно, чтобы он сердцем был красивый...»