Бронислав Волохов - Друг мой море

— Всем вниз! — распорядился я громче обычного. — Срочное погружение!

Мостик опустел, я последним юркнул в люк, задраил крышку, и над нами сомкнулась расступившаяся на миг морская пучина.

До противолодочного рубежа, который предстояло нам форсировать скрытно, было около четырех часов среднего хода. Лодка уже находилась на нужной глубине, и в центральном посту установилась деловая обстановка. Моторы работали ритмично, в унисон им пощелкивал лаг, шуршали перья самописцев, изредка раздавались короткие слова докладов и команд.

Мне не давали покоя раздумья о том, что означало появление на берегу жены Кузина в такой ранний час: то ли она прощалась с ним навсегда, то ли дала знать, что передумала, справилась со своей слабостью и что будет его ждать, как ждала прежде. Тут я поймал себя на мысли, что чужая боль заставила меня вспомнить Лиду, или, как величают ее у нас на лодке, доктора Лидию Владимировну.

За день до нашего ухода в плавание Лида уехала в свое Отрадное, и мы как-то странно с ней расстались. Она пришла на лодку, всем офицерам пожала руку, а мне сказала:

— Вы, Антон Васильевич, так и остаетесь моим должником.

— Хорошо это или плохо? — спросил я полушутя.

— Для кого как! — В ее загадочном взгляде сверкнуло что-то лихое, чертовски озорное. —Вы когда-то обещали показать мне море...

Я скорее угадал, чем увидел, как ее глаза, мечтательно-лукавые и словно настороженные, смотрели мне прямо в душу, и я неожиданно оробел:

— Готов исполнить любое ваше желание.

— И это правда? — вскинула она тонкие дужки бровей. — О, рабыня будет владеть миром! — Тут она вдруг рассмеялась неожиданно звонко, так что я буквально опешил и в растерянности спросил:

— Как прикажете все это понимать?

— Понимайте, как есть. Она не переставала смеяться. — А если не сможете понять, помогу разобраться.

Офицеры, слушая наш разговор, хитровато улыбались: «Вряд ли устоишь, командир, такая и в твоем сердце пробоину сделает». Меня взяло зло, ее смех показался мне дерзкой выходкой, и я резко ответил:

— С детства не терплю подсказок и грубых намеков тоже!..

— Простите, не знала. — Лида посмотрела на меня как-то снизу вверх. —А вы мне сердитым больше нравитесь, — прошептали ее губы.

«Ну, это уж слишком!» —подумал я, но внутри у меня что-то затеплилось.

Лида и сама, наверное, испугалась того, что сказала. Щеки ее зарделись, она уже не смотрела на меня и объясняла офицерам:

— Имя Лидия — лидианка, оно было позаимствовано из древнегреческого языка и давалось обычно рабыням. —Она искоса взглянула на меня. —А Владимир— означает «владеющий миром». Вот и получается: Лидия Владимировна — рабыня владеет миром... А вы что подумали, товарищ капитан второго ранга? — Она требовала строгого ответа.

Я почувствовал неловкость за свою ершистость:

— Извините, плохого ничего не подумал.

Не знаю, какая озорная мысль рассмешила Лиду, да и случай-то был самый обыкновенный, но почему я тогда вдруг взъерепенился?..

Лодка подходила к противолодочному рубежу, настало время объявлять боевую тревогу, и мне нужно было сосредоточиться. Запросив у штурмана координаты, я про себя отметил: «И у меня, как и у Кузина, на душе тоже неспокойно».

Впереди нас всех ждала неизвестность. Мы не знали, какие силы противолодочной обороны сосредоточены в этом районе: сколько кораблей, будут ли участвовать в поиске самолеты ПЛО и, вообще, удастся ли нам проскочить незамеченными?..

Андрей Кузин доложил долготу и широту, где находилась лодка, и предложил сменить курс на зюйд-вест.

— Помните, товарищ командир, там гидрология моря всегда была плохая, — обосновал он свое предложение. —Глядишь, «противнику» сложнее будет нас обнаружить.

Признаться, я выпустил из виду то, о чем напомнил штурман, и поэтому меня вдвойне порадовала его собранность и сосредоточенность.

«Значит, держится, не раскис, значит», — подумал я, а вслух сказал:

— Курс непременно сменим, Андрей Григорьевич, только вначале подвсплывем и осмотримся в перископ.

Мой старший помощник дал указание акустикам прослушать горизонт. Инженер-механик перевел ручки машинного телеграфа на «оба вперед малый», старшина группы рулевых-сигнальщиков приготовил к включению" механизм подъема перископа, у станции погружения и всплытия стоял в ожидании очередной команды вахтенный трюмный-машинист — весь центральный боевой пост заработал в строгой ритмичной последовательности.

Гидроакустики доложили, что горизонт чист. С дифферентом пять градусов на корму лодка медленно поднималась из глубины. Когда до поверхности оставалось несколько метров, мичман Наумов — наш ветеран, любимец всего экипажа — горизонтальными рулями положил лодку на ровный киль. Откинув рукоятки перископа вниз, я навалился на них обеими руками и припал к окулярам.

Над поверхностью властвовал слепяще яркий день. Спокойное, отполированное море бугрилось мертвой зыбью. На востоке небо было подернуто тонкой облачной пеленой, но свет, смягчаясь, свободно лился сквозь нее, и вся она светилась опаловым светом.

Далеко на горизонте виднелись корабли. Я определил, что они лежали в дрейфе. «Противник» хитрил: он застопорил машины, притаился и ждал. Находиться на перископной глубине было рискованно — нас могли обнаружить. Я опустил перископ в шахту, скомандовал:

— Погружаться на глубину... Курс двести восемьдесят градусов!..

Напряжение пришло раньше, чем я ожидал. Стрелка глубиномера не доползла еще до нужного деления, а в рубку гидроакустиков ворвались шумы от винтов «противника». Мной сразу овладело чувство боевого возбуждения.

— Анатолий Данилович, — обратился я к своему замполиту капитану третьего ранга Лебедеву. — Пройдите по отсекам, объясните морякам задачу, а то как бы молодежь наша не подкачала... Вы, Геннадий Сергеевич, — попросил я старпома, — займитесь торпедистами. Возможно, прорыв придется делать с атакой...

Из-за выгородки непрерывно доносились доклады акустика:

— Левый борт тридцать... Большой противолодочный корабль!..

— Левый борт сорок... Предполагаю крейсер!..

— Правый борт...

И без того было ясно, что мы в цепком кольце, но я подошел к штурману, чтобы взглянуть на карту. Кузин ткнул ножкой циркуля в точку и, оборачиваясь ко мне, сказал:

— Градусов на десять можно отвернуть влево.

Соглашаюсь с ним и командую вахтенному на вертикальном руле:

— Держать лево десять!

Матрос Михоношин невнятно повторил команду, но я оставил это без внимания —новичок и к командным словам привыкает не сразу. А потом заметил, что руки у Михоношина дрожат, сам он весь как-то съежился в цепенеющем напряжении. Я взглянул на него и увидел на лице... страх.