Саша Ино - Шторм

Ветер с силой ударил в окно, и старая ставня, не выдержав, треснула. В этот самый момент я откинулся на простыни и тяжело задышал. За окном бушевал океанский вихрь, а Йохан бережно вытирал меня, поглаживая по остывающей коже. Получив желаемое тепло, подобно здешней земле, омытой южными течениями, я наполнился жизнью, но тут же остыл. К сожалению, я совершенно не сохраняю тепла, поэтому моя душа снова погрузилась в страшную беспросветную пустоту, в которой жил лишь свистящий порывистый океанский ветер. Я прислушался. Нет, ветер доносился с улицы.

— Надо прикрепить ставню, а то сорвет, — хриплым голосом проговорил я.

— Прикреплю, а ты прими теплую ванну, — отозвался Йохан.

— Мне лень.

— Ну, разве не дитя! И как ты только дожил да такого возраста, не научившись самостоятельности?!

Йохан рассмеялся.

— По ошибке, — глухо проговорил я и прикрыл глаза.

— Не говори ерунды, у меня от твоих слов мурашки по коже! — он сгреб меня в охапку, поднял на руки и понес в ванную.

Через пару минут я сидел в горячей воде с морской солью, заботливо добавленной моим любовником. Йохан уже успел приладить ставню и теперь гремел посудой на кухне, наверное, опять делал яичницу с хлебом. Я уже начинал улавливать ее вкусный аромат. В ответ живот требовательно заурчал, но я не обратил внимания, предпочтя разглядывать пляс теней от голых веток за наглухо прибитыми ставнями. Никогда не понимал назначение окон в ванных комнатах, но сейчас меня занимала игра ветра с мертвым одиноким деревом у нас в саду. Прошлой осенью Йохан привязал к нему качели, но ветки оказались настолько ломкими, что качели сорвало при первом же мало-мальски серьезном порыве ветра. Я долго потом потешался над горе-строителем, но Йохан лишь отмахивался, обещая когда-нибудь построить настоящую площадку с каруселями, качелями и горками. Зачем? Для чего пытаться оживить это мертвое место? Я прикрыл глаза, усталость снова заполняла мое тело, а дальше…

С осенью придет и останется до весны пустота, холодная, гнетущая и бесконечная, как ранние сумерки.

А еще… 3автра уезжать на маяк. Да, я не упоминал ранее, но мне приходится работать смотрителем на местном маяке, чтобы были деньги платить за дом и продукты. Йохан тоже подрабатывает, переводит тексты с английского и немецкого, интернет предоставляет огромные возможности. Так что мы не бедствуем. Но я ненавижу свою работу, как и ненавижу любое беспокойство моего уединения. По сути, я даже не знаю, зачем я нужен на маяке, так, провожу неделю смены, смотря на ровное мигание кнопок, а если что-то происходит, просто сообщаю по рации о сбое, и береговые службы исправляют неполадки. Дни в одинокой башне, торчащей памятным столбом на удаленном каменистом островке, тянутся невыносимо долго. Особенно, если океан штормит и бросает пенистые волны на каменистые уступы крошечного клочка земли. Иногда от их рева становится жутко, но чаще по груди разливается леденящая тоска, и тогда я принимаюсь наблюдать за стрелкой циферблата наручных часов. Она движется натужно, словно расплываясь по руке, без сил пройти следующее деление. Я похож на эту стрелку, моя жизнь похожа на нее, и маяк, и остров тоже. Мы, словно без смысла и значения, затеряны во времени на краю земли. Только Йохан живой, он светлое пятно в этом обезличенном месте.

Зачем? Почему? Кто знает…

Наши судьбы, будто затерялись в середине беспросветного бушующего шторма. А я так хотел видеть солнце! Я шел к нему, тянулся изо всех сил, но оно оказалось лишь блеклым отражением чужих софитов. Там, дома, я так и не стал писателем, теперь моя жизнь бессмысленна, она заключена в маяке и в Йохане, но если первое никуда не денется, то Йохан… Я не хотел бы думать об этом, поэтому я стараюсь показать ему лишь равнодушие. По одной только причине — лучше пустота, чем боль.

Я отвел глаза от ставень, из-за долгого пристального взгляда под веками начало щипать. Я медленно сполз с головой в воду и замер. Никаких эмоций. Я мог бы пролежать так целую вечность. Но неожиданно резкий толчок выдернул меня наверх. Я закашлял.

— Ты что творишь? — обеспокоенно заверещал Йохан над самым ухом.

— Я моюсь, — раздраженно отозвался я, отбиваясь от его рук. — Что за детская паника?

— Детская? Ты обезумел что ли? Чуть себя не утопил! — Йохан не прекращал суетиться вокруг меня и выглядел при этом весьма гневно, будто я нанес ему смертельное оскорбление. Его манера взбесила меня окончательно. В конце концов, это моя жизнь и я распоряжаюсь ею, как хочу.

— Брысь! — рявкнул я, поднимаясь и вылезая из ванны. — Иди, общайся со своей сисястой профессоршей. С ней, наверняка, легче, чем с таким асоциальным типом, как я. К тому же стариком!

— Да причем здесь…

Я в сердцах пнул Йохана ногой, и он, не удержав равновесия, плюхнулся на мокрый пол пятой точкой.

— При том! Ты ведь ее хочешь, — произнес я с холодной невозмутимостью, оборачиваясь полотенцем. — Ты со мной только от нечего делать. Не надо мне вешать лапшу на уши о любви. Ты не можешь меня любить. Невозможно!

— Вик, ты просто идиот, — Йохан отвернулся. На его лице играла обида, а подбородок чуть дрожал.

— Наверное, раз связался с малолеткой, но не настолько, чтобы ему верить. Наши отношения себя изжили, тебе лучше вернуться домой. В Норвегию.

Я вышел, хлопнув дверью. Очутившись снова в спальне, я просто повалился на кровать вниз лицом, отдавая свое обнаженное тело холоду. Прошла целая вечность, прежде чем я поднял голову. Простыни уже заливала ранняя осенняя темнота, погружая комнату во мрак. Порывы ветра с возросшим неистовством рвали ставни, я даже мог услышать раскаты бушующих волн, убивающих свои водянистые сущности об острые пики рифов. Лишь тоненькая полоска света под дверью нервировала мнимым теплом. Почему бы Йохану не убраться? Не бежать от меня как можно быстрее? Для чего он здесь? Зачем постоянно пытается вдохнуть жизнь в замерший навечно камень, в мою душу?

Может, действительно любовь? Но это его проблемы. Любовь не жизнеспособна в нашем мире, вот мое мнение. Точнее то, во что я заставил себя поверить. Да, я люблю его так сильно, что сойду, наверное, с ума, если потеряю. Но я должен быть готов к расставанию, ведь ни одни отношения, даже самые прекрасные, при том с таким моральным ничтожеством, как я, не могут длиться вечно. И, если честно, я совсем не хочу, чтобы меня бросали, уж лучше я дожму и придушу любовь своими собственными руками. Я не могу позволить вновь себя растоптать. Это вопрос самосохранения, поэтому… лишь по одной этой причине, я не подпускаю Йохана ближе, пускай и приходится смотреть на страдания любимого человека.

Но сейчас мне вновь так отчаянно хотелось его тепла.

Я поднялся, вышел из комнаты. Не отдавая себе отчета, я сбежал по лестнице вниз и буквально кинулся на Йохана. Он сидел на диване и утирал рукавом нескончаемый поток крупных слез. Я сгреб его в объятия, перевешиваясь через спинку дивана. Всегда ненавидел плачущих мужчин, наверное, потому что сам не умел плакать, а последние слезы я проливал в классе десятом по погибшему лучшему другу, проклиная всех на свете, а в главную очередь Бога и созданную им Судьбу. Больше я никогда, ни разу в жизни, не видел соли своего сердца. Как бы больно ни было, я оставался внешне спокойным, даже бесчувственным и непоколебимым, предпочтя слезам медленную смерть души. Но Йохан еще слишком молод, для меня он ребенок, совращенный мною, поэтому ему можно… Ему можно все.