Отто Гофман - На Диком Западе. Том 3

Мэри кивнула головой, радуясь прогулке и надеясь хоть ненадолго забыть свое горе. Когда они вышли из вагона, отец, стараясь развлечь ее, обращал ее внимание на ту или другую вывеску.

— Тихоокеанский Союз положил начало новому городу, — говорил он, — и, если бы не прилагали некоторых забот, он стал бы собственностью игроков и разбойников. Это место, пожалуй, станет еще хуже, чем Норз Платт. Я замечаю, что каждый нарождающийся город бывает хуже только что оставленного, как будто человеческая жизнь становится все дешевле и дешевле. Мне кажется, пора положить конец наплыву сюда всякого сброда.

Улицы были заполнены веселой толпой; там и сям виднелись группы людей, отчаянно торговавшихся из-за мест. Ценность земли моментально поднялась на головокружительную высоту: два дня назад участок стоил 200 долларов, а сегодня за него уже просили две тысячи, и эти деньги платили, не торгуясь. Казалось, у всех была масса денег. Мэри заметила отцу, что она никогда еще не видала столько бриллиантовых запонок на рубашках и золотых цепочек, как здесь.

— Сейчас время наживы, — ответил Марш. — Все делают деньги, которые легко приходят, легко и уходят. Те, кто выставляет напоказ свои драгоценности, большей частью конторщики, мелкие торговцы и железнодорожники. Все они хорошо зарабатывают.

Было тихо. Над лицами нависли облака пыли. На всем лежала серая пыль. В разных местах валялись груды железнодорожного имущества, ожидавшего складирования. Повсюду воздвигались здания для складов, баров, игорных домов, гостиниц и столовых. Марш показал Мэри на обширный переносный склад братьев Кеземент, который содержал в себе, помимо складов, и столовую, и спальни для штаба генерала Кеземента. Это было удивительно интересное сборно-разборное здание из тонких досок, листового железа и брезента. Все это разбиралось на части, нумеровалось и складывалось подобно игрушечному домику из шашек.

Отец с дочерью дошли до главной конторы. Марш осмотрел помещение и отдал несколько распоряжений. Он решил поужинать в отеле Джулесберг. Этот отель увеличился пристройкой к нему одного крыла. Мэри была удивлена богатством и разнообразием предложенных им блюд. В печатной карточке меню значились разнообразные супы, овощи, всевозможная дичь, фрукты, печенье и вина — и все это за три доллара.

Марш показал Мэри всех местных знаменитостей, некоторых из них она уже знала раньше.

Здесь был Буфало Билл, Коди, который, увидав Марша, тотчас же подошел к его столу и поздоровался.

«Маленький генерал», как Мэри всегда называла Джека Кеземента, также присоединился к ним с братом Дэном, очень спокойным человеком с тихой улыбкой. Генерал весь кипел от ярости.

— Мы должны дать урок этим негодяям, черт возьми! — говорил он Маршу. — Подумайте — два убийства уже совершены. Город не насчитывает и 24 часов существования, и уже две человеческих жертвы! Нет, я не допущу!.. Мы сегодня осудили нескольких стрелков, — продолжал он, — которые были нами схвачены. Веревки для них готовы и висят на дереве. Конечно, вешать мы не собираемся, но постращаем, чтобы вперед боялись. Мои ребята поймали также Длинную Ящерицу, который замешан в последнем грабеже. Он сдался без борьбы, позеленевший от страха…

«Мы даем вам пятнадцать минут, чтобы выбраться из города», — заявил я ему.

«Джентльмены, — ответил он обрадованно, — я очень вам благодарен. Если только мой проклятый мул налицо, я ограничусь даже пятью минутами!»

Мэри с отцом не спеша возвращались из отеля. Темнело. Жизнь в городке замирала; прохожие торопились домой, не чувствуя себя в безопасности в этом диком городе. В барах и танцевальных залах шло веселье, оттуда неслись шум и крики, вырывавшиеся в пустынные улицы. Топот тяжелых сапог, брань и возгласы полупьяных людей, громкая музыка оркестров наполняли слабо освещенные улицы хаосом диких звуков.

Марш с дочерью вошли в вагон. Негр Тоб явился в комнату Мэри, чтобы зажечь огонь, но она попросила его сделать это попозже.

— Отец, — сказала девушка, — я не в силах не говорить о Дэви… Скажите, вы думаете, что он еще жив? Уверен ли Питер в его смерти?

— Безусловно! У него нет в этом ни малейшего сомнения. Он нарисовал эту картину очень ярко. Подумай, Дэви упал в пропасть с высоты около 100 футов, когда оборвалось лассо. Он не мог остаться невредимым после такого падения. Дно пропасти — сплошная груда камней, результат действия вулканических сил. По словам Джесона, перед ними была пропасть, которая преграждала им путь, и Дэви сделал попытку спуститься с одной ее стороны, чтобы посмотреть, что находится впереди. Джесон возражал против этой затеи. Для него было ясно, что местность — совершенно неподходящая для намеченной цели. Но Дэви настаивал, и он в конце концов уступил.

— Я не могу больше говорить об этом, — сказала Мэри. — Это меня убивает, отец, я чувствую, что на сердце у меня точно камень. — Она прижалась щекой к лицу отца; они долго сидели, охваченные глубокой печалью.

— Я полюбила его, отец, — прервала Мэри молчание, — в тот момент, когда он взглянул мне в глаза. Я сразу почувствовала это, но сначала пыталась обмануть себя. Думаю, что и он понял это чувство. Он любил меня, я чувствую это. Я думала, что найду силы вырвать образ Дэви из своего сердца. Но теперь я понимаю, что не в состоянии это сделать. Я хочу порвать с Джесоном. Как ты думаешь, отец, правильно я поступлю?

— Ничего другого ты и не могла бы сделать, — сказал Марш, тронутый откровенностью дочери. В глубине души в этот момент он желал только одного: как-нибудь утешить и успокоить ее. Ее горе очень его тревожило. — Любя Дэви, — продолжал он, — ты, конечно, не могла бы выйти замуж за Джесона. Это было бы недостойным поступком. Ты должна всегда следовать влечению сердца. Еще в то время, как мы жили в Спрингфильде, мне казалось, что вы с Дэви созданы друг для друга.

Мэри положила голову на плечо отца и тихо заплакала. Он гладил ее и утешал отрывочными фразами, сам глубоко потрясенный горем девушки. Он обвинял себя за то, что своими рассказами оживил печальные воспоминания. Она, видимо, поняла его мысли:

— Это хорошо, отец; у меня нет ведь никого на свете, кроме тебя, чтобы выплакать свое горе. Слезы облегчают мне душу. Только я не могу примириться с мыслью, что никогда больше не увижу его. Все это кажется мне кошмарным сном. Я не могу убедить себя, что он умер! Нет, отец, мое сердце чувствует, что он не умер! Я знаю: может быть, это безумие…

— Мэри, с моей стороны было бы жестокостью отнимать у тебя всякую надежду, — ответил ласково Марш, — но лучше все-таки приготовиться к самому худшему, чем мучить себя несбыточной надеждой. Ты, может быть, думаешь иначе. Время излечит раны: ведь твое юное сердечко не то, что сердце старика.