Отто Гофман - На Диком Западе. Том 3

Насмешливое и радостное ликование их прекратилось и вопросы замолкли.

Испуганно отступили они от своего несчастного пленника и осматривали его с нескрываемым удивлением и видимым ужасом. Единственный, кто при этом странном случае не высказал беспокойства, был Авель Доэ: он увидел торчавший у Натана из-за пазухи уголок бумаги, которую он еще пару часов назад видел в руках Ричарда Браксли.

Авель наклонился к Натану, встал так, как будто хотел поднять на руки лежавшего в судорогах человека, и, вынув при этом незаметно для других конверт из-за пазухи Натана, немедленно спрятал его в карман. Потом он встал и стоял, подобно другим спокойно глядя на пленного, пока припадок его прошел.

Натан снова поднялся на ноги, недоуменно оглядываясь вокруг и, казалось, не сознавал некоторое время ни своего припадка, ни даже своего плена. Однако его вскоре привел в себя и даже удивил старый вождь. Его ярость неожиданно сменилась чувством уважения, которое ясно отражалось во взгляде краснокожего.

— Мой белый брат! Ты великий человек! — заявил он. — Я Венонга! Я великий индейский предводитель, убиваю мужчин, женщин и детей. Белый человек будет братом великого индейского предводителя. Он мне скажет, как найти Дшиббенёнозе. Где Дшиббенёнозе? Я его убью… я, великий предводитель, зарублю томагавком духа лесов. Великий человек скажет предводителю индейцев, почему он пришел в индейскую деревню? Почему крадет пленных у индейцев? Почему крадет индейских лошадей? Я, Венонга — добрый брат великого человека!

Вождь произнес это с необыкновенной мягкостью и торжественностью. По-видимому, он попросту принял пленного за великого колдуна из белых, который мог раскрыть ему некоторые вопросы, на которые он до сих пор напрасно искал ответ. Вероятно, Венонга еще долго продолжал бы свою речь, так как воины слушали его с большим интересом, если бы охранявшие Роланда индейцы не испустили бы вдруг громкого крика. Авель Доэ сказал, что пленник их — не кто иной, как капитан Роланд Форрестер, который незадолго перед тем, беспомощный и связанный, был передан в руки беспощадного Пианкишава. Его неожиданное появление в деревне Черного Коршуна было для дикарей таким же удивительным происшествием, как и мнимая чудотворная сила белого колдуна, и поэтому крик сторожей привлек всю толпу дикарей к костру, возле которого положили Роланда.

Но чудеса совершались за чудесами. Третьего пленника от лошадей тоже приволокли к огню, и тут же несколько индейцев узнали в нем неисправимого конокрада Ральфа Стакпола. «Чудесный» колдун и «чудесный молодой Длинный Нож» были на время забыты, потому что капитан конокрадов был для индейцев еще более «чудесным» лицом и, во всяком случае, более важной добычей. С громким ревом называли его имя, оно переходило из уст в уста и каждый повторял его… В скором времени Ральф увидел себя окруженным всеми жителями деревни — мужчинами, женщинами и детьми. Все они, привлеченные шумом, столпились на площади. Победный клич ликования и радости по случаю поимки такой знаменитой и ненавистной личности произвел шум в десять раз сильнее того, который до сих пор оглушал пленных.

В самом деле, это был Ральф Стакпол, раб ангелоподобной леди, как он ее торжественно называл, которой своими замечательными неудачами уготовил столько несчастий, тогда как стремился всеми силами спасти ее!..

И на этот раз Ральф вновь принес узы рабства себе и своим товарищам. Позже он рассказывал, что для того проник в загон, чтобы буквально последовать указаниям Натана. Он выбрал четырех лучших в табуне лошадей, и ему, при его необыкновенной ловкости, стоило небольшого труда накинуть на них недоуздки.

Если бы он удовольствовался лишь этой добычей, то мог бы удалиться с выгона, не опасаясь, что его обнаружат. Но счастливая случайность, а также вид сорока великолепных лошадей, эти милые, прекрасные создания, как он сам их называл, внушили неисправимому конокраду несчастную мысль увести весь табун из загона, чтобы обрадовать леди доставшимся им богатством.

Раз задумав это, он быстро решился исполнить свой замысел. Как Натан, снял и он свой кожаный сюртук, разрезал его на ремни, быстро связал недоуздки, перекинул их на полдюжины лучших лошадей и поспешил с ними, а также с четырьмя прежде пойманными прочь, не сомневаясь ни на минуту, что весь остаток табуна последует за ним добровольно. Выезжая из загона, он направился к месту, назначенному для свидания. Однако стадо не имело ни малейшей охоты следовать в этом направлении. Произошла короткая борьба между Ральфом и украденными им конями, которая через несколько минут кончилась тем, что все стадо направилось по дороге к деревне. Лошадям не только удалось придти туда, но они еще увлекли за собой и несчастного Ральфа, который напрасно старался направить их назад. Оказавшись в гуще табуна, он не сумел ни противостоять ему, ни бежать от него.

Таким образом, капитан конокрадов попался в западню, которую он сам себе устроил, как это случается со многими, и мысль, что он своим безграничным легкомыслием вверг в несчастье всех своих союзников и похоронил последние надежды ангелоподобной леди, мучила его несказанно. Так притащили его к костру, где громко и злорадно глумились над ним. Но индейцы, еще усталые от своего прежнего пиршества и обрадованные своей легкой победой, вскоре перестали его мучить, решив на следующее утро, к своей особенной радости и к удовольствию своих гостей, заставить его хорошенько побегать сквозь строй.

После этого единогласного решения он был точно также, как Натан и Роланд, связан, и всех их посадили в отдельные хижины под строжайшим караулом.

Через час деревня затихла, как будто в ней не произошло ничего особенного. Авель Доэ и Ричард Браксли возвратились к себе; последний был найден и освобожден из неожиданного плена своими товарищами по оружию, как только Эдит снова водворили в вигвам под надзор старой индианки. Войдя в жилище Доэ, Браксли сообщил ему об утрате драгоценного завещания, на которое он возлагал так много корыстных надежд. Его испуг и замешательство при внезапном нападении Натана были так велики, что он вовсе не заметил, как квакер вытащил у него из кармана документ. Доэ же, у которого теперь, как мы знаем, находилось завещание, совсем не был склонен отдать его добровольно: он уже прикидывал, как самому воспользоваться документом. Поэтому он притворно утешал своего приятеля, говоря, что он только случайно мог потерять документ, уверял его, что, без сомнения, завещание найдется на другое утро, так как исписанная бумага, будь она хоть самого серьезного содержания, не имеет ни малейшего значения для краснокожих.

Браксли, которому доводы Доэ показались убедительными, успокоился. Его, однако, чрезвычайно занимало, откуда мог вдруг взяться капитан Форрестер, которого он уже давно считал убитым. Но и тут Доэ его утешал, уверяя, что Роланда можно и теперь считать умершим, как будто два десятка пуль уже прострелили ему грудь.