Отто Гофман - На Диком Западе. Том 3

— Он в руках Черного Коршуна, Ричард, — сказал он злобно, — и если мы его сами не спасем, то его

сожгут. Это так же верно, как то, что мы оба когда-нибудь будем в аду.

— Мы, Авель Доэ? — подхватил смеясь Браксли. — В этом мы можем быть уверены! Однако, кто знает, куда еще занесет вас судьба. Еще недавно испытывали вы укоры совести, думая, что молодой человек убит, и теперь, когда, как вы утверждаете, смерть его предрешена, вы ничуть не беспокоитесь об этом…

— Так-то оно так, но ведь есть разница между тем и этим разом, — возразил Доэ. — Когда Пианкишав его жег, или скорее, когда я думал, что он это сделает, я, я один был виноват в его несчастье. Я подстроил ему этот костер. Но теперь дело обстоит иначе. Он сам пришел сюда, индейцы поймали его и теперь могут его сжечь, если им охота. Я теперь не вмешаюсь, потому что не я заманил его сюда. В этом-то обстоятельстве, дорогой Ричард, и заключается разница, и должны же вы признаться, что обстоятельство это нельзя назвать незначительным.

Объяснение Доэ было достаточно для недоверчивого приятеля. Поговорив еще немного, оба мошенника отправились на покой.

Настал следующий день. Индейцы, как могли заметить даже пленные из своего заточения, были особенно оживлены и вели себя шумно. С восхода солнца до полудня слышны были по временам ружейные выстрелы, которые раздавались с отдаленного конца деревни, а вслед за ними гремело пронзительное «ура» стрелявших. Казалось, все в деревне — и мужчины и женщины, и дети — присоединились к этому радостному крику. Шум увеличивался, крик становился оживленнее, и, по всем признакам, краснокожие возымели намерение во второй раз отпраздновать торжество, при котором они, подобно вчерашнему дню, могли предаться необузданному пьянству.

Пока это происходило на улице, Роланд Форрестер лежал связанный в вигваме под охраной двух старых воинов. Обязанность была им, по-видимому, скучна: иногда они даже покидали вигвам, хотя не более, чем на несколько минут. Отдохнув таким образом немного от своей надоедливой обязанности, они усаживались рядом с пленным и глумились над ним на непонятном ему языке. Он же, погруженный в горькие думы, жестоко обманутый в своей последней надежде, казалось, стал равнодушен к своей судьбе. Целый день лежал он на голой земле и каждую минуту ожидал толпы индейцев. Он был уверен, что они должны придти за ним и увести его на пытки, которые, — в этом он не сомневался, — были ему уготованы, так как становились обыкновенно уделом всех, попадавших в плен к индейцам.

Однако проходил час за часом, а его одиночество не было нарушено никем, кроме двух старых сторожей. Только под вечер, когда уже снова стало смеркаться, увидел он третий человеческий образ. Телия Доэ опасливо прокралась в вигвам, принесла пленному пищу и при этом выказывала такое глубокое уныние, такую видимую скорбь, что несчастный Роланд не мог этого не заметить. Сначала он подумал, что эти горькие чувства происходили от стыда и раскаяния, так как Телия тоже играла неблаговидную роль при его взятии в плен. Впрочем, Роланд отбросил эту мысль: он знал, он чувствовал, что хотя ей и были раньше известны все замыслы индейцев, она все же искренне, всеми силами старалась спасти ему жизнь. Ее появление пробудило в нем дремавшие жизненные силы и вызвало в его глубоко опечаленной душе воспоминание о сестре. Он спросил Телию о ней, хотя наперед знал, что ее ответ не принесет ему ни надежды, ни утешения. Но едва Телия открыла рот, чтобы ответить несчастному, как один из старых индейцев грозно подошел к ней, схватил ее за руку и вытолкнул из вигвама.

Таким образом, Роланд вновь был предоставлен своей печальной участи.

Когда настала ночь, он услышал чьи-то шаги у вигвама и вслед затем короткий разговор между новым пришельцем и сторожами, после чего сторожа оставили его одного. Тогда посетитель подошел к огню, помешал уголья, от чего тлеющий хворост вспыхнул, и сел так, что Роланд сейчас же мог, к немалому своему удивлению, узнать в нем Авеля Доэ, черты которого достаточно глубоко запечатлелись в памяти молодого воина, чтобы никогда более не изгладиться. Авель пристально и сурово смотрел на пленника, не говоря ни слова, пока Роланд наконец сам не прервал томительного молчания. Роланд всеми силами старался быть равнодушным; но вид этого человека все же вызывал в его душе бурю гнева и ярости. Если другие и придумали злодеяние, принесшее гибель ему и Эдит, то только благодаря помощи такого негодяя, как Авель Доэ, стало возможно Браксли привести в исполнение свои планы. Кровь кипела в жилах Роланда, когда он смотрел на Доэ, и он сделал несколько отчаянных, но напрасных попыток освободиться от своих пут. Никогда не сознавал он глубже, как именно теперь, в минуты беспомощности и бессильного гнева, подлость этого человека.

— Подлец! — крикнул он Доэ, увидев, что все усилия освободиться от уз тщетны, — подлый мошенник! Ты осмеливаешься еще являться сюда, чтобы насладиться своим отвратительным преступлением!

— Все верно, капитан, — Авель Доэ кивнул в знак согласия. — Вы дали точное определение, которое мне вполне подходит. Мошенник — именно такое слово, чтобы с него начать; но оно еще будет и последним словом, чтобы кончить. Посмотрим, как кончится дело.

— Прочь, несчастный! — закричал Роланд, полный гнева. — Не терзай меня своим присутствием. Все равно, мне нечего тебе сказать, кроме того, что я призываю на тебя проклятие неба.

— И это я нахожу справедливым, — отвечал хладнокровно Авель Доэ. — Я согласен, что до некоторой степени заслужил его. Но при этом всему есть конец, даже и проклятию, и, может быть, если вы спокойно выслушаете меня, вы обратите еще проклятие в благословение. Пословица гласит: сегодня друг, а завтра враг. Поверните-ка ее, и, может быть, выйдет верно, в том отношении, что я сегодня пришел к вам совсем не как ожесточенный, упрямый враг. Я хочу держать перед вами мирную речь, хочу зарыть томагавк и выкурить трубку мира. Таково мое намерение, и его не отменит даже ваше проклятие. Можете клясть сколько хотите, я вам в этом не мешаю. Но зато и не уйду. Я пришел, чтобы заключить условие и, если вы выслушаете мои предложения, то надеюсь, не будете так сердиты на меня, как до сих пор. Но прежде, чем мы начнем говорить о деле, скажите мне, каким образом вы вырвались из лап старого Пианкишава и его спутников.

— Если вы хотите сделать мне предложение, — возразил Роланд, стараясь немного смягчить свой гнев, — то говорите коротко и прямо, что вам надо, и не утруждайте меня излишними вопросами.

— Ну, ну, не так горячо, мистер Форрестер, — сказал Доэ хладнокровно. — На вежливый вопрос, думаю я, полагается и вежливый ответ. Если вы закололи старого плута и его спутников, вам нечего бояться сказать мне об этом: я ничего худого о вас не подумаю. Не так-то легко пленнику убить индейцев, которые связали его крепкими кожаными ремнями. Но я предполагаю, что плуты напились пьяны: индейцы всегда будут индейцами и никогда себе не изменят. А вы напали на них и заплатили им долг сполна, как они того заслуживали. Если вы это сделали, то доставили мне тем огромное облегчение: ведь это я предал вас в их руки, и это мучило меня; я знал, что краснокожие непременно сожгут вас, как охапку дров, если вы от них не избавитесь. Но с вашей стороны глупо было преследовать нас. Впрочем, об этом я помолчу. Что делать? Прошлого не воротишь… Скажите мне только: где нашли вы этого молодца, который одет индейцем и едва было не утащил вашу сестру? Индейцы уверяют, будто он великий колдун; я же, никогда не слыхав о колдуне среди белых, пока я находился среди них, не верю подобной глупости, и очень хотел бы узнать, в чем дело. Заметьте, я задаю вам вежливый вопрос, и нет у меня никакой задней мысли. Никто не может объяснить, кто этот малый, и Ральф Стакпол, которого я уже спрашивал о нем, никогда в жизни не видел этого человека.