Кормак Маккарти - Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Насытившись, он вытер рот рукавом и отодвинул стул.

Отлично. А теперь прошу меня извинить. Работа не ждет. У Господа нет выходных.

Он встал и вышел из кухни. Блондинка положила Джону-Грейди еще пирога, он сказал спасибо и стал есть, а она на него смотрела.

Он первый, кто придумал возложение рук по радио, сообщила она.

Простите, мэм?

Это он придумал. Клал руки на радиоприемник и исцелял всех, кто слушал его, положив руки на свои приемники.

А, вот как…

До этого ему присылали разные вещи, и он возлагал на них руки и произносил молитвы. Но тут возникали проблемы. Люди требуют от священника слишком многого. Он исцелил массу народа, и слухи о нем распространились далеко-далеко, но потом, как это ни печально, возникли осложнения… Вообще-то, я это предвидела…

Джон-Грейди ел. Женщина смотрела на него.

Они стали присылать мертвецов, вдруг сказала она.

Виноват?

Стали, говорю, мертвецов слать. Заколачивали в ящики и отправляли по железной дороге. Но что он мог поделать? Только Иисус Христос умел воскрешать покойников.

Да, мэм.

Еще пахты?

Да, с удовольствием, мэм. Очень вкусно.

Рада, что вам понравилось.

Она налила ему стакан и снова села.

Он работает все время. Никто и не подозревает, как он много работает. Его голос разносится по всему миру.

Правда?

Нам пишут даже из Китая. Вы представляете? Маленькие желтые китайцы сидят у приемников и слушают Джимми.

Неужели они понимают, что он говорит?

Ему приходят письма из Франции… Из Испании… Со всего света. Его голос — это орудие Господа… Заберитесь хоть на Южный полюс, и все равно услышите его голос. И в Тимбукту тоже. Куда бы вы ни отправились, повсюду можно услышать его голос. Он всегда в эфире. Стоит только радио включить… Радиостанцию пытались закрыть, но она в Мексике. Потому-то и приезжал сюда доктор Бринкли. Чтобы обнаружить радиостанцию… Его слышно даже на Марсе, представляете?

Правда?

Да говорю же вам… Когда я представляю, как эти марсиане впервые услышали слова Иисуса, я просто начинаю плакать. А все это благодаря Джимми!

Из дома донесся грозный храп. Женщина улыбнулась.

Бедняжка… Он так утомился. Никто даже не представляет, сколько у него работы.

Джон-Грейди так и не нашел владельца гнедого. К концу февраля он снова двинулся на север. Ехал по обочине асфальтового шоссе, а две лошади шли следом. В первую неделю марта вернулся в Сан-Анджело. Он ехал по знакомым местам и, когда стемнело, оказался у ограды Ролинсов. Выдался первый теплый вечер, ветра не было, и вокруг стояла полная тишина. У конюшни спешился, подошел к дому. В окне комнаты Ролинса горел свет. Джон-Грейди сунул два пальца в рот и свистнул.

Ролинс подошел к окну и выглянул наружу. Несколько минут спустя он вышел из кухни и, обогнув дом, появился перед Джоном-Грейди.

Неужто это ты, приятель?

Я.

Живой? Живой и здоровый?

Ролинс обошел его кругом, глядя так, словно перед ним какая-то диковина.

Я решил, что тебе захочется получить твоего коня обратно, сказал Джон-Грейди.

Ты хочешь сказать, что привел Малыша?

Да вон же он, у конюшни.

Здорово!

Они выехали в прерию, спешились и, отпустив коней бродить вокруг, сели на землю. Джон-Грейди рассказал Ролинсу, что произошло с тех пор, как они расстались на автобусной станции. Потом они сидели и молчали. Над западным горизонтом стояла полная луна, и мимо нее, словно призрачные парусники, пробегали облака.

Мать видел? — спросил Ролинс.

Нет.

Ты знаешь, что твой отец умер?

Да. Мать знает?

Она пыталась найти тебя в Мексике.

Ясно.

Мать Луисы сильно хворает.

Абуэла?

Да.

А вообще как они там?

Да вроде ничего. Я видел в городе Артуро. Тэтчер Коул нашел ему работу при школе. Убирает, подметает и так далее…

Абуэла выживет?

Не знаю. Она ведь очень старая.

Ясно.

И куда ты теперь?

Куда-нибудь двинусь.

Куда?

Сам не знаю.

А то есть работа на нефтедобыче. Здорово платят.

Знаю.

И вообще, можешь жить у нас.

Я все-таки двинусь дальше.

Здесь по-прежнему можно жить.

Знаю. Но это не мое.

Джон-Грейди встал и повернулся туда, где на севере над горизонтом вставало зарево от городских огней. Затем он подошел к своему коню, подобрал поводья, сел в седло и, подъехав к гнедому, схватил его за чумбур.

Забери своего коня. А то он пойдет за мной, сказал он Ролинсу.

Ролинс подошел к Малышу, взял за щечный ремень и застыл возле.

Ну а где же твое? — спросил он.

Не знаю. Не знаю, что стало с этой страной.

Ролинс промолчал.

Еще увидимся, дружище, сказал Джон-Грейди.

Обязательно.

Ролинс держал Малыша, пока Джон-Грейди, развернув Редбо, не двинулся в путь. Ролинс весь вытянулся, даже привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть уходящие за горизонт фигурки коней и всадника, но вскоре они исчезли.

В день похорон в Никербокере было ветрено и холодно. Джон-Грейди вывел коней на луг против кладбища, а сам сел у дороги и стал смотреть на север, где собирались тучи. Вскоре оттуда показалась похоронная процессия. Впереди ехал старый катафалк-«паккард», за ним тянулась вереница пыльных, повидавших виды легковушек и грузовиков. У старого мексиканского кладбища машины остановились, из них стали вылезать люди. Те, кому было положено нести гроб, стояли у катафалка в черных полинявших костюмах. Потом, когда все собрались, гроб с телом Абуэлы подняли и понесли к кладбищенским воротам.

Джон-Грейди стоял на другой стороне шоссе и держал в руках шляпу. Никто из приехавших не обращал на него внимания. Процессия медленно двинулась за гробом. Замыкали шествие священник и мальчик в белом, который время от времени звонил в колокольчик. Тело было предано земле, присутствовавшие вознесли молитву, всплакнули, кто-то даже зарыдал, после чего все пошли назад, вытирая слезы и помогая друг другу обходить рытвины. Вскоре машины одна за другой стали выезжать с обочины на асфальт и удаляться на север.

Катафалк давным-давно уехал. Остался лишь небольшой грузовичок. Джон-Грейди сидел у обочины и смотрел на него. Потом с кладбища вышли двое с лопатами на плечах. Они положили лопаты в кузов, сами сели в кабину, машина круто развернулась и тоже уехала.

Джон-Грейди встал, перешел дорогу и оказался на кладбище. Он шел мимо старинных склепов, мимо небольших надгробий. На глаза попадались линялые бумажные цветы, пустая фарфоровая чашка, треснутая Дева Мария из целлулоида. Шел и читал знакомые имена на могильных плитах. Вильяреаль, Соса, Рейес. Хесусита Холгуин. Насио. Фалесио. А вот фарфоровый журавлик. Щербатая вазочка матового стекла. И над всем этим кедры, в кронах которых шумит ветер… А там, подальше, — пастбища и холмы… Да… Армендарес. Орнелос. Тиодоса Тарин, Саломер Хакес. Эпитасио Вильяреаль Куэльяр.