Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Вы, однако, сумели его как-то определить.

Судья Цао невозмутимо ответил, что ныне покойный судебный врач Хо Миньчу ещё при прошлом губернаторе оставил ямыню достойную коллекцию реактивов. Возникал другой вопрос. Если этот яд, будучи правильно выявлен, столь однозначно изобличал отравителя, зачем было его применять? Избавиться от человека можно массой различных способов, которые будут проще и дешевле. Но от этой мысли мой собеседник лишь отмахнулся, сказав, что залезть в чужую голову не может.

— Есть несколько догадок, но не более того. Во-первых, этот яд действует с отсрочкой, но наверняка, то есть, с одной стороны, даёт исполнителю превосходный шанс безопасно скрыться, а с другой — не оставляет шансов жертве. Во-вторых, можно предположить, что убийство совершалось с расчётом на то, что мы вот так поймём, кто виноват, и тогда это бесцеремонная декларация: «Смотрите! Я могу делать, что захочу, и убирать неугодных мне людей у вас под носом!» Сюда же можно добавить и орудие преступления, устройство которого вы видели.

Я жалел было, что на этом месте не возразил ему, не сказал, что нет, мы не видели самого устройства, лишь посмотрели кем-то сделанные чертежи, в точности которых не можем быть уверены; но этот довод, по зрелом размышлении, едва ли как-то отразился бы на ходе беседы.

— Таким образом, можно сделать два вывода, — продолжал Цао. — Возможность, совершить такое преступление была далеко не у каждого. А у вашего префекта были и возможность, и, что важнее всего, мотив.

Далее он в хорошо поставленной манере прочитал мне сентенцию о том, что Пэк Ханыль выступал за улучшение жизни шатоских рудокопов, перешёл дорогу местным властям и был уничтожен из опасений дальнейших беспорядков.

— Вздор, — раздражённо сказал я. — Вам ведь и самому ясно, что здравомыслящий человек не станет решать проблему таким образом.

— Вы рассуждаете как благородный чиновник-китаец, и ваши слова делают вам честь, — ответил Цао. — Но ни для кого не секрет, что префект Цуй Гуанцзу на самом деле кореец, а корейцы — народ импульсивный и мстительный.

— Моя мать была кореянкой, — резко произнёс я. Это была неправда. Во мне не было ни капли корейской крови, но самоуверенный тон Цао вызвал у меня раздражение, и мне захотелось как-то его осадить.

Мне это удалось. После моей ремарки повисла неловкая пауза.

— Я лишь хотел сказать, что корейцы не забывают ни хорошее, ни плохое, и понятия о чести и обиде лежат у них несколько в иной плоскости, — снова заговорил он, постепенно возвращая голосу прежнюю уверенность. — Но всё это было бы пустыми словами без доказательств. А они имеются, — на свет появилась стопка листов небольшого формата. — Вот письма с угрозами, которые ваш префект лично писал убитому!

Подобный внезапный козырь, вынутый в буквальном смысле из рукава, меня поразил. Разумеется, мне захотелось ознакомиться с содержанием писем, и, когда судья предоставил мне такую возможность, я сразу же обратил внимание на почерк — он не принадлежал ни господину Чхве, ни кому-либо из его секретарей.

— Это почерк писаря из управы судьи Лю, — нимало не смутившись, сказал Цао. — Письма обнаружили в гостинице, где жил убитый, и передали нам, сняв копии. К сожалению, оригиналы сгорели при пожаре, который произошёл в нашем архиве при весьма странном стечении обстоятельств…

Он как-то нехорошо на меня посмотрел, и я понял: это обвинение в мой адрес.

— Инсинуации неуместны, — произнёс я. — Оба мы знаем, что в этой гостинице за мною установлена слежка, даже подслушивание. Сам же я по причине тяжёлых ранений, полученных четыре дня назад, не могу свободно передвигаться.

— Но это не помешало вам позавчера побывать у даосского колдуна — наверняка чтобы он защитил вас от тех козней, которые я якобы против вас строю.

Я немного помолчал, думая, как бы удачнее подцепить разговор, чтобы вывести его в нужное русло, но в итоге решил обойтись без плавных переходов:

— То, что я от вас услышал, уверяет меня в том, что вы большей частью опираетесь на домыслы. Ядом и хитрой механикой мог воспользоваться кто угодно, желая очернить нашего префекта, а так называемые письма с Дуншаня могли быть сфабрикованы и подброшены с той же целью. Однако ваша управа, не стесняясь, выплеснула свои догадки на улицу, и теперь любой беспризорник уверен, что знает, на чьей совести это убийство… Если вам угодно, могу назвать вам имя человека, который в действительности угрожал покойному.

Цао сделал протестующий жест:

— Вы будете называть какие угодно имена, и даже если улики привели бы нас в гостевую слободу на Дуншане, вы бы упирались до последнего. Например, могли бы заявить, что отравитель по своему почину похитил яд, смастерил себе сложное орудие преступления и отправился в Ю, не советуясь со своим патроном. Вы стараетесь его выгораживать, господин Ли — тоже. Исполнитель — о как это получилось удобно! — сорвался в пропасть, а после пожара в архиве у меня нет шансов довести дело до логического конца… Как нет и желания затягивать наше с вами противостояние. Вы мне симпатичны, и против префекта Цуя лично я ничего не имею, поэтому в скорейшем времени я просто прекращу вести это дело. Формально я не могу его закрыть, но и вести его, прямо скажем, не хочу. Надеюсь, я сумел вас как-то ободрить, — сказал он совсем дружески и трижды хлопнул в ладоши, приглашая слуг убрать посуду.

Но до того как в комнату вошла прислуга, я услышал за дверью тяжёлые удаляющиеся шаги и знакомое заливистое чихание Пэк Кванмина. По моим расчётам, старик-кореец должен был отбыть из Ю накануне, но он задержался…

— Вы это подстроили! — от негодования я был готов вскочить с постели, забыв все предостережения врача.

Цао встал и с улыбкой поднял брови:

— Подстроил что́? Вы вновь меня в чём-то подозреваете.

Только в этот момент я чётко понял, что он и не ставил перед собою цель вынести обвинительный приговор в суде или тем более доказать что-то мне. Все его громкие слова и последняя намеренно явная уступка были нацелены на Кванмина. Судья, должно быть, поручил кому-то из слуг специально пригласить его к двери, чтобы подслушать разговор двух чиновников о деле его племянника, а потом подал условный знак, и старика увели. Цао не пытался вызвать у него доверие и благодарность к юским властям, достаточно было ненависти к Чхве, и задумка оправдалась во всех отношениях. Разговор походил на естественный, мои доводы звучали тише и слабее, но ведь и тему предложил я сам! После ухода судьи я поручил было Чжэну найти Кванмина в гостинице или ближайших окрестностях, но впустую.

Не буду расписывать чувство огромной досады, которая меня охватила. Я испортил всё, что мог, и даже найденный у Фаня портрет представлялся совершенно бесполезным: мести шатосцев было не избежать. Ли выслушал мой рассказ молча, затем пожелал скорейшего выздоровления и покинул Ю перед самым закрытием городских ворот. Расследование завершилось — и, увы, не так, как бы мне этого хотелось. Наверное, в городе ещё оставались Цзани, но с ними я связи не поддерживал.