Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Бедный Тан сейчас больше всего походил на прибитую собаку. Он боязливо поднял голову и столкнулся взглядом со мной. Я переборол желание отвести глаза и принял негодующее выражение лица.

— Ничтожный! Ты ненавидишь Линя и думал подловить его, устроив поединок, — зло усмехнулся Чхве. — Но лошадь, на которой ты хотел проскакать тысячу ли, подвернула ногу на втором шагу! Теперь ты можешь сам принять свой яд и с позором проиграть состязание или, надеясь сохранить своё имя, покинуть Дуншань!

Тан расплакался. Без воплей и натужного рёва — просто плакал и шептал словно самому себе, что все эти годы служил префекту верой и правдой. Душераздирающее зрелище. Господин Чхве незаметно кивнул мне, и я тоже рухнул перед ним на колени, от чистого сердца умоляя пощадить и спасти моего старого учителя. Кажется, тоже со слезами.

Правитель помолчал, а затем произнёс:

— Ну, что же, Тан, тебя я и впрямь могу спасти: покончить с вашим дурацким поединком так, что в нём не окажется проигравших, а ты даже выиграешь и получишь почёт вместо заслуженного позора. Но обещай, что больше не станешь расставлять никому ловушек.

Мой несчастный учитель тут же начал бить поклоны, рассыпаясь обещаниями и благодарностями и господину Чхве, и мне (отчего становилось вдвойне тошно). Префект неторопливо растёр тушь и начал что-то писать на полоске бумаги, отмечая, что эти указания Ядовитому Тану надлежит прочесть незаметно для других за час до заката, выйдя из города через Малые ворота у сигнальной башни, — только так, только там и только тогда, не раньше и не позже! — и строго следовать написанному. Когда тушь высохла, префект свернул бумагу трубочкой и вложил в бамбуковый футляр. Малозаметного мановения пальца было достаточно, чтобы Тан на коленях прополз весь зал до его стола и, касаясь лицом пола, принял футляр в свои руки.

Уже после того как Тан ушёл, я полюбопытствовал у господина Чхве о содержании инструкции, но тот строго сказал:

— Когда ты вызвался вернуть мне Шато, я тебе вопросов не задавал, — и уже более добродушно добавил: — Кстати, мой мальчик, сегодня же отправляйся в эту деревню и в ближайшие недели проследи, чтобы в шахте никто по дурости не убился. Эти олухи сейчас горазды на подвиги, но мне от них нужен не подвиг, а только готовность его совершить.

Я вывел для себя, что этой ночью удальцы всё же перехватили и арестовали покупателя, а стало быть, будущее префекта на деле не зависит от упорства рудокопов. Едва я вернулся домой, Яо Шаньфу (который, не иначе, для этого устроился читать в переднем дворике) с сияющими глазами подхватил меня под руку и объявил, что хочет поделиться неким грандиозным открытием. Можно было догадаться, что один из «индийских гранатов» раскрыл ему драгоценную тайну, но обсуждать такое впопыхах было бы непростительно, и пришлось отложить разговор на месяц. Уроки с Мэйлинь — тоже, и, наверное, об этом я грустил даже больше. Минхёк к моему приходу был дома, он вернулся на Дуншань вместе с траурной процессией, но, конечно, брать его с собою в Шато я не стал и захватил вместо него проныру Воронёнка.

Помня о моих больных ногах (а может, и намекая, что пора бы торопиться), господин Чхве прислал за мною паланкин, и к вечеру того же дня я уже разместился в шатоской управе, единственном на всю деревню здании с черепичной крышей. Все остальные — даже расписное святилище духов-покровителей — были крыты тростником и дранкой и вообще имели жалкий вид. Староста Тын Ынхо с семьёй жил тут же и при первом моём появлении подобострастно сообщил, что усиленная добыча уже ведётся. Нужно было в ближайшее время осмотреть шахту, но у меня, конечно, не хватило бы знаний провести хоть какую-то инспекцию самостоятельно. В первом же письме на Дуншань я попросил прислать мне грамотного горного инженера, а лучше двух, желательно корейцев. Тогда казалось странным, почему во всём предусмотрительный префект не отправил их со мною сразу же, но сейчас я понимаю, что работа в Шато была для меня своеобразным экзаменом.

По сравнению с Дуншанем островок Шато выглядит совсем маленьким, и всё же деревня не занимает его целиком, а ютится в западной его части. В восточной построек мало. Когда-то там находился посёлок для ссыльных при руднике, но господин Чхве — к немалому удовольствию местных, — выхлопотал, чтобы его закрыли, и теперь у самой штольни можно было видеть всего три кособоких барака. В одном из них отдыхали и обедали рабочие; другой был отведён под хозяйственные нужды; в третьем на время вахты жила охрана — всё те же удальцы капитана Дуаня, которые, к слову, очень не любили Шато и называли дежурство здесь (что в деревне, что возле шахты) не иначе как «каторгой». Я сразу же позаботился о том, чтобы найти и перекрыть посторонние входы в шахту — таковых оказалось несколько, — а в новом письме рекомендовал господину Чхве удвоить караулы.

В школе нам рассказывали про «черепаший камень», но прежде я его не видел даже на рисунках — а тут мне довелось впервые подержать его в руках. Доставленную на поверхность руду раскалывают на куски среднего размера, их загружают в барабан мельницы, которая приводится в действие движением огромного ворота — его вращают четверо рабочих. Кусочки на выходе получаются совсем небольшими — в ладони их умещается с дюжину. Отборщик ищет среди них те, у которых явно выражены рыжеватые прожилки, их отправляют на обжиг — после него серовато-бурая порода становится совершенно чёрной, а прожилки приобретают необычный ярко-зелёный цвет, подобного которому я, кажется, не встречал больше нигде в природе.

Каждый из упомянутых этапов требует предосторожностей. Мелкую крошку «черепашьего камня» и тем более дым, образуемый при обжиге, ни в коем случае нельзя вдыхать. Можно только догадываться, в каких условиях рудокопы производили эти работы в минувший месяц. Скорее всего, серьёзные отравления получили и они сами, и их семьи. В третьем послании я писал о настоятельной необходимости направить в деревню хорошего врача, и из слободы прибыл доктор Дяо, который разом поставил половине жителей ужасающие диагнозы, но по моей просьбе не стал их оглашать.

За несколько десятилетий интенсивной добычи шатоская шахта сильно разрослась и ушла вглубь. И если штольня ещё худо-бедно получала свою порцию солнечного света, то за ней начиналось царство сплошного мрака, какому позавидовал бы Удел Великой Пустоты. Слюдяные фонари кое-как разгоняли тьму, и явившийся с Дуншаня инженер Хон со странным смаком указывал на плохо подогнанные крепи и щербатый настил. Особенно это чувствовалось в свежих выработках, где спешка и волнение напрочь выбивали из шахтёров всякое понятие о безопасности.