Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Генерал Даскалов шел молча.

— Послушай, Даскалов, ты почему так… — начал Кочо Стоянов.

— А ты почему?

— Даскалов, нужно!

— Знаю. Согласен. Хорошо, давай отправимся прямо отсюда в какой-нибудь полк. Соберем батальонных командиров, ротных, взводных, офицеров, подофицеров. Ну скажи, как ты обнаружишь коммунистов среди господ офицеров? А среди рядовых? Разве полиция сможет чем-нибудь помочь. А что даст тебе РО? По какому принципу построена нелегальная система большевиков? Можно ли, зацепившись за одну петлю, распустить весь чулок? В лучшем случае попадут к тебе в руки человек пять — десять. А еще сто как выявить? Вот если бы они взбунтовались! Вот тогда только можно их увидеть.

Кочо Стоянов махнул рукой. Остановился. Закурил сигарету, потом сказал:

— На всякий случай я начну через Костова нащупывать…

— Хорошо. Требуй от меня все, что тебе понадобится, но имей в виду — за это придется платить, братец. Немцы терпят одно поражение за другим. А царь пусть себе вопит, это его дело.

— Уж не думает ли он… — Кочо Стоянов выругался. Служба у царя была для него средством удовлетворения личных интересов, а они, кажется, замкнулись в тесном кругу антикоммунизма.

Царь тем временем сидел в машине и, закрыв глаза, задавал себе вопрос: что нужно сделать, как и с чьей помощью. Ему нужны две вещи: надежная армия, а такой армии нет, и надежная политическая партия, которой тоже нет. Советник вел машину спокойно. Он знал, что делал, и убеждался в бессилии Бориса, пытавшегося отправить армию на фронт, а его обязали заставить царя сделать это, даже под угрозой принудительного его отречения от престола. Впрочем, какой смысл отправлять людей на фронт, если они перейдут на сторону большевиков. Да, Борис прав, требуя сначала ликвидировать коммунистов. А как их обнаружить? Гешев ведь предупредил, что Костов напрасно радуется, что ему удалось раскрыть некоторые организации: вместо каждой ликвидированной группы появляются по крайней мере две новые!

Царь пожелал снова встретиться с Костовым. Лулчев предоставил ему такую возможность, но ничего не посоветовал. Царь заявил, что хочет увидеться и с доктором Делиусом — может, немец чем-нибудь поможет. Пожелал еще раз встретиться с Гешевым — полицейский хитер, изобретателен. И тем не менее Лулчев считал, что в Болгарии легче найти волшебный камень, чем реальную силу, способную справиться с влиянием большевиков. А войска Борис все-таки должен отправить. А если не сумеет? Если не сумеет, то скомпрометирует себя перед двумя силами, на которые опирается и которые поддерживают его. Тогда придется думать о другом монархе. И удобно ли действовать от имени молокососа Симеона? Будет ли Кирил более покладистым, ведь он легкомысленный, глупый и безответственный человек. А разве Борис не такой же? Нет, он только играет такую роль. Играет, потому что остался немцем, потому что трус…

Ночью Гешев встретился со своим агентом, числившимся у него под псевдонимами «Красный», «Цыпленок», «Надка-50», «Пешо».

Деятельность этого человека являлась одним из звеньев, которые какой-то полицейский называл «золотой жилой». «Красный» не фигурировал ни в одном из списков, не состоял официально на учете в Дирекции полиции. Он был гордостью Гешева, одной из его больших тайн. С его помощью Гешев держал в напряжении дворец и министра внутренних дел.

Вместе с тем «Цыпленок», по мнению Гешева, — печальное недоразумение, гибрид медузы и человека, бессовестного и алчного. Этот полуинтеллигент, в силу случайного стечения обстоятельств снискавший себе славу революционера еще в 1923 году, но набравшийся страха, этот лишенный опоры «партийный» работник оказался неплохим агентом-провокатором.

«Цыпленок» имел перед многочисленной армией агентов-провокаторов ряд преимуществ: являлся техническим секретарем ЦК Рабочего молодежного союза, сидел в концентрационных лагерях, тюрьмах, работал в подполье, близко знал большую часть самых видных деятелей партии, причем и те знали его. Правда, к нему не питали особой любви: считали человеком со странностями, даже еретиком, но верили, что он свой.

Гешев вышел из Дирекции полиции намного раньше, чем обычно. Настроение у него было на редкость хорошее. Он узнал, что доктор Делиус считает деятельность большевистской радиостанции обыкновенной игрой советской дипломатической миссии, а сведения из Софии — эхом того, что русским дипломатам удавалось узнать в Анкаре. Доктор и его «метеорологи» понимали, что провалились, и, поскольку не верили в успех, морочили голову Берлину.

Смеркалось. Гешев смотрел через стекло мчавшегося на большой скорости мерседеса на пустынное Княжевское шоссе. Прищурившись, он спрашивал себя, что, в сущности, он находит в той женщине, которую неизвестно почему продолжали считать его любовницей и к которой он сейчас спешил. Может быть, нужно намекнуть Штарбанову, что настало время отправить ее к святому Петру? Безболезненно, тихо. У них имеются всевозможные средства. Чудесная комбинация: если он сумеет напасть на след кого-нибудь из княжевских большевиков, вину за смерть этой женщины свалит на них. Нет, нет. Что-то пока удерживало его. Она единственное живое существо на этом свете, которое, несмотря ни на что… хм… а может быть, и она уже испытывает только страх перед ним?

…Он боялся, что убьет ее. А может, сказать Секлунову? Тот пристукнет в два счета. Однажды ему намекнули, что у него есть «заместитель». Конечно, она молода, а у него для любви не хватает нервов. Неизвестный стал известен. В тот вечер Гешев решил повидать свою любовницу.

Она встретила его раболепно, боязливо. Взяла пальто. Повесила его на вешалку в передней. Стала готовить ужин. Постелила в спальне чистое белье и оставила его одного, чтобы он переоделся. Он лег на спину, заложив руки под голову. Левый глаз подергивался, а правый зло смотрел в одну точку.

— Если я убью…

— Ты что-то сказал?

Она встала рядом с ним на колени. Ее охватил ужас. А он улыбнулся. Даже насвистывал что-то… Потом стал одеваться. Накинул пиджак.

— Ухожу. Не знаю, когда мы увидимся снова. У меня столько дел.

Она проводила его до калитки. Постояла, пока машина не скрылась из виду. Женщина боялась вернуться в комнату. Ей казалось, что там ее ждут новые неприятности, что он приходит, чтобы отобрать у нее что-то, что каждый его приход опустошает и ранит ее. И если все-таки теплилась какая-то надежда, она была связана с таким же несчастным человеком, как и она. Эти мгновения украденной радости становились для нее доказательством ее беспомощности. И все-таки когда-нибудь все пойдет по-другому.

Женщина вошла в комнату. Привела в порядок постель. Огляделась. К столику боялась подойти — там он оставлял деньги. Как проститутке. Может быть, хоть сейчас не оставил.