Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Арестовали и Бончо Белинского, этого тихого больного человека.

Арестовали и Елизавету Пееву. И их сына Димитра. Кого еще арестовали, Манол не знал. Эмил был потрясен.

Манол потерял веру в себя. Он готов был отказаться помогать Эмилу, несмотря на то что полиция не наблюдала за ним. Он договорился о новой встрече в километре от шалаша. Эмил обещал перенести шалаш, потому что место было выбрано неудачно — чересчур близко от реки, где могли проходить люди. Эмил верил и не верил Манолу. И это было самое страшное. Эмил допускал, что Манол не выдержит, если Гешев случайно нападет на его след и арестует.

Эмил старался вдохнуть в него смелость. Стал говорить ему о силе партийных организаций, о готовности тысяч людей отдать жизнь ради победы. О партизанах. Рассказывал он тихим, приглушенным голосом:

— Бояться врага… Да это, в сущности, пораженчество. Не найти в себе сил, чтобы преодолеть страх, — шаг к поражению. Не найти опоры в себе — шаг к падению. Любая ошибка революционера может стоить крови. Нельзя верить в басни о всемогуществе врага. Нельзя бояться даже тени полиции. Нельзя допускать мысль, что агенты всесильны. Их слабость очевидна. Они ничего не знают и сведения вырывают силой. Они бессильны перед настоящим человеком.

Манол не догадывался, что Эмил, по существу, рассказывал о себе. Манол пропускал его слова мимо ушей и больше всего боялся поддаться уговорам. Он уже решил отойти от борьбы, укрыться в тихом, безопасном месте и больше не приходить в горы.

Расстались они холодно. Между ними встала невидимая стена недоверия, это были люди, не имеющие друг перед другом никаких обязательств.

Для Эмила наступили тяжелые дни. Сразу после ухода Манола подул сильный ветер. Потом началась буря. Заморосил дождь. Повалил мокрый снег. Стало темно. Дождь погасил костер. Сырость проникала в шалаш. Эмил никак не мог согреться. В ту же ночь он потерял сознание. В себя пришел только на рассвете. К утру ему полегчало. Наступила следующая ночь. Ясная. Звездная. Холодная. Луна ярко освещала снежную шапку горы Черни Врых. Почти у самого шалаша с грохотом проносились воды вышедшей из берегов Драгалевской реки.

На пятнадцатый день, когда температура спала, Эмил решил спуститься в город. Надо скорее наладить связи с подпольщиками. Не умирать же здесь. В самом деле, какая польза от бегства, если он остается вне борьбы? Он не думал о себе: что его жизнь, если он не работает! Эмил решил спуститься в Софию. О том, куда он пойдет, он пока не думал. Знал один-два адреса. Поэтому сначала туда, а потом все само собой уладится.

К вечеру он отправился в путь. Останавливался через каждые пятьдесят шагов. Садился на поваленные деревья и долго дышал широко раскрытым ртом. К полуночи, когда он подошел к Драгалевцам (пять километров он прошел за шесть часов), Эмил почувствовал, что у него снова поднялась температура. Он попытался идти быстрее, но закружилась голова и пришлось лечь на землю.

В два часа ночи Эмил прошел мимо кирпичного завода и очутился неподалеку от улицы Ивана Вазова. Первый адрес — семейство Боневых.

Он позвонил. На пороге появилась сонная Бонева. Она даже закрыла ладонью рот, чтобы не закричать. Перед ней стоял человек, которого когда-то звали Эмилом и о котором она слышала, что он погиб.

— Погубил отца и дом, погубил жену, теперь пришел меня погубить! — и она стала отходить в глубь коридора.

Эмил словно не слышал ее:

— Их погубили не мы… другие.

Женщина захлопнула дверь перед самым его носом. Эмил пошел куда глаза глядят. Второй адрес — улица Витошка. Но какой номер дома?

Примерно в двухстах шагах от себя Эмил заметил троих полицейских — патруль. Решил скрыться в первой же боковой улице. Добраться до знакомого оврага у Перловской реки, неподалеку от вокзала. А что потом? Дул приятный утренний ветер. Он пошатнулся. Земля словно разверзлась под ним. Ему хотелось закричать: «Нет, подождите! Дайте только немного передохнуть! Совсем немного! А потом снова… Полицейские не смогут подойти так быстро!»

У него не хватило даже сил обернуться. Он лежал, широко раскинув руки, уткнувшись лицом в землю.

Полицейский патруль все приближался. Но Эмил ничего не видел. Он улыбался, тело отдыхало от неимоверного напряжения. Да, сейчас он пойдет к Драгалевской реке и умоется. У него есть зеркальце. Надо посмотреться в него. Наверное, он еще больше похудел. Надо набрать крапивы. А силы сейчас вернутся. Он встанет и свернет в первую боковую улицу. Полицейский патруль не заметит его.

…Фон Брукман шел на встречу без особого желания.

Он не разделял восторгов этого мрачного генерала Кочо Стоянова, чья старательность казалась ему подозрительной, особенно если иметь в виду его конечную цель. Но, оценивая обстановку, политический момент, военный атташе Гитлера видел и пользу от этого господина с каменным лицом, пальцы которого конвульсивно выбивали по столу дробь. Нервы у него наверняка не в порядке. Или же он не может преодолеть страха перед теми, кого убил собственными руками. Но ведь мертвые ничего не могут сделать. Неужели генерал не знает этого? Конечно знает, потому что ему не хочется оставлять в живых недругов. Своих и царя.

Фон Брукман отдал честь и произнес:

— Счастлив, господин генерал. Мне приятно было принять ваше любезное приглашение.

Они сидели в пустом ресторане над озером в Борисовском саду. На стуле у входа дремал полицейский. Стемнело. Официант зажег настольную синюю лампу. В ее свете лицо Кочо Стоянова было гипсовым.

— Извините меня, что попросил вас об этой встрече и назначил ее здесь.

Кочо хотел, чтобы люди видели, с кем он встречается. Об этом узнает и дворец. Пусть наконец получит огласку слух, что именно он самый близкий человек к людям Бекерле и фон Брукмана. Это означало бы многое, особенно в данный момент, когда поговаривают, что царь нащупывает почву для соглашения с Мушановым и проанглийски настроенными лидерами старых партий. Это, разумеется, слух, но в каждом слухе есть доля правды. В таком случае, используя связи с гитлеровской дипломатической миссией, генерал сможет надеяться на более солидное место при будущем распределении власти в царстве. Он надеялся, что все произойдет, как в Румынии. Он уже видел себя в роли Антонеску. Или адмирала Хорти в Венгрии. Или Маннергейма в Финляндии. Почему бы не появиться в Болгарии железной деснице?! Она наверняка смела бы сопротивление коммунистов…

Официант принес бутылку коньяку.

Кочо Стоянов взглядом отослал его и сам наполнил бокал.

— Господин Брукман, прошу извинить за избранное мною место встречи. Оно очень удобное и для меня, и для вас. Я хочу сделать от своего имени одно предложение.