Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Офицер рейха заулыбался. В этой стране каждый рвущийся к власти делает какое-нибудь предложение. Оно должно помочь уничтожить противников правительства и царя, покончить с сопротивлением коммунистов, поднять царство чуть ли не до облаков. А в основе всего этого непременно какое-нибудь вымогательство, которое кассир доктора Делиуса удовлетворяет, расплачиваясь шахтовскими банкнотами. Даже генералы и те не являются исключением. Они напоминают обанкротившихся бакалейщиков, распродающих устаревшие пропыленные товары с витрины своих магазинчиков: пронафталиненный патриотизм, свое «рыцарство», верноподданничество. Фон Брукман ненавидел этих господ. Знал, что и они ненавидят его из-за высокомерия. Им не нравилась в нем самоуверенность, вера только в оружие и газовые камеры, о которых в последнее время ходили ужасающие слухи.

— Слушаю вас, господин генерал. Не думал, что вы просите об официальной встрече в подобном неприглядном заведении.

Генерала это возмутило, но он не подал виду. Окольными путями он уже достиг самого существенного пункта своей программы: он доказал, что немцы готовы прийти на встречу, если ждут от нее какой-нибудь пользы, даже если она произойдет на кладбище или в карьере за кирпичным заводом.

А взбесился он потому, что фон Брукман, хотя и изображал шокированного аристократа, отнюдь не скрывал своего удовлетворения тем фактом, что генерал с таким интересом ждет его.

— Предстоит провести одну очень важную операцию. Для борьбы с партизанами мы решили организовать блокаду Розовой долины и района Софии. Но, господин Брукман, мне хотелось бы узнать, кто же, занимая один из самых высоких постов, роет нам могилу?

Немец заинтересовался. Улыбнулся. Поднял бокал. Кочо Стоянов, делая вид, что рассматривает содержимое бокала, заговорил своим глухим голосом:

— Мне кажется, что деятельность обоих генералов, я имею к виду Заимова в прошлом и Никифорова, в этом году не есть нечто обособленное. Сомневаюсь в каждом. Не могу поделиться этим ни с полицией, ни с полковником Костовым из РО. Хочу понять, кто готовится продать царя. Хочу устроить чистку среди генералитета и высших кругов офицерства. Хочу нанести удар по всем левым силам армии. Хочу получить свободу действий против всего левого. Хочу расчистить путь для проведения националистической политики вашего германского типа. Без глупого парламентаризма… наш парламентаризм — всего лишь пародия на парламентаризм.

Фон Брукман тупо смотрел на дрожащую руку генерала и пытался понять, что так волнует его. Он безошибочно читал мысли своего собеседника. Да, вот еще один. Антонеску. Пока Кочо Стоянов подходящая фигура, но, если положение в Болгарии усложнится, если большевики все же дойдут до Дуная, его присутствие здесь только расстроит перспективные планы военной разведки на Балканах. Да, если потребуется, Балканами можно пожертвовать. Но агентурой — никогда. А Кочо в любом случае будет нужен, если фронт приблизится к устью великой реки.

— Господин генерал, как мне стало известно, к ведению следствия по делу доктора Пеева привлечены опытные следователи. Позиция этого большевика любого может вывести из равновесия. Он считает, что служение Москве — в интересах Болгарии. Но ведь оно направлено против моего отечества. Поэтому наши люди должны вырвать у него имена интересующих вас генералов.

— А Никифоров?

— О нем… — Фон Брукман пожал плечами, потому что Кочо Стоянов перешел на визг, вскочил со своего места и встал в такую позу, словно собирался замахнуться для удара. — В отношении его ваш государь… его величество имеет некоторые соображения. Думаю, что он пожелает, чтобы к нему привели арестованного генерала. Если вам удастся присутствовать на этой встрече…

Откинувшись в кресло, Кочо Стоянов молчал. Встреча с немцем явилась для него ушатом холодной воды. Он не мог не заметить, что за сообщением о вероятной встрече царя с разжалованным генералом скрывается угроза его намерениям. Неужели его величество уже проявляет беспокойство по поводу того, как скажется исход войны на нем самом? Что он собирается предпринять? Кто советует ему поступать именно так? Не левые же силы, которые в той или иной форме поднимают голову, чтобы бороться против него, против самого верного короне офицера?

— Господин Брукман, не знаю, что подумают в Берлине о моих намерениях, но в ближайшее время я попытаюсь прикончить Никифорова.

Военный атташе рейха поперхнулся:

— Какой смысл?

— Просто у царя станет меньше врагов.

Воцарилось молчание. Фон Брукман представил себе, какой эффект даст подобная мера, каков будет отзвук во дворце, среди генералитета и политических деятелей царства. Но разве Никифоров не ценнее живой? Разве он не приманка, с помощью которой можно выявить и схватить наивных, видящих в мечтах, как красные полки маршируют по Софии?

— Свое мнение я сообщу завтра вечером, господин генерал. — Полковник кивнул и попытался налить коньяк, но никак не мог попасть в бокал и лил его на скатерть. Рука военного атташе дрожала. Раз один генерал покушается на другого, чтобы ликвидировать его, значит, дела обстоят не так, как их преподносят в официальных бюллетенях информационных служб. И положение не столь стабильно, как это кажется с балкона дворца или из окна министерства внутренних дел.

Кочо Стоянов пришел в Дирекцию полиции после полуночи. Гешев сидел без сил в глубоком кресле и шепотом давал распоряжение одному из полицейских сварить тройную дозу кофе и не класть много сахара.

Он даже не встал. Только махнул рукой:

— Только что отправил Пеева в камеру. Из сил выбился. Немцы взялись за него со своими машинками, пускали ему кровь, жгли раскаленным железом. Тот терял сознание. Они приводили его в чувство. Потом все начиналось сначала. Вызывал его, чтобы допросить, а он — ни слова. Не знаю, как ему развязать язык.

Генерал сел рядом с полицейским.

— Послушай, давай прикончим Никифорова.

Гешев вытаращил на него глаза.

— Никифорова? Так он же еще ничего не рассказал нам!

Они замолчали. Оба знали, что это значит: его величество хочет знать, есть ли другие генералы, замешанные в деле Пеева и работавшие на советскую разведку, не готовили ли Пеев и Никифоров военный переворот, а если да, то кто участвовал в заговоре? Надо заставить обоих рассказать все.

— Прикажи снова привести мне Пеева!

Гешев развел руками и сказал:

— Невозможно. Если соблаговолите посмотреть на него, поймете почему. Еще один удар — и он умрет. Он не нужен мне мертвый. Мне за это голову оторвут. Немцы умеют работать так, чтобы допрашиваемый оставался на грани смерти, но не умирал. Вот так-то, господин генерал.