Павел Автомонов - Ледовый десант

Танк «5-я застава» перестал дрожать — механик-водитель выключил двигатель. Через верхний люк Гнат вылез из машины, подошел к озерцу умыться.

Дым, пылища после боя уже осели. Озерцо, похожее на зеркало в зеленом обрамлении, поглотило, казалось, все синее небо.

Тернистый умылся. От рук, черпавших холодную воду, разошлись круги, заиграли солнечные зайчики.

— Здравствуйте, товарищ танкист! — неожиданно услышал Гнат.

Он оглянулся и увидел девушку. Она только что вылезла из копны сена и теперь отряхивалась от сухой травы, прилипшей к ее ногам, ситцевому платью, к шее, к густым русым волосам, волнами спадавшим на плечи.

— Гляди… Русалка вынырнула из озера! — удивился Гнат.

«Как похожа эта девушка на Таню из родного села! — подумал он. — И глаза такие же синие. Вот только волосы у Тани золотистые, а у нее будто присыпаны пеплом…»

— Русалка и сухая, — смерил Гнат незнакомку взглядом с ног до головы.

— Я тут пряталась в сене, — смутившись, пояснила девушка.

— Как же тебя зовут?

— Зина Сугоняка.

Тернистый назвал себя.

— Такой молодой и уже капитан! — не поверила Зина.

Гнат украдкой посмотрел на ее стройные, загорелые ноги, залюбовался горделиво поднятой головой, лицом, усыпанным золотистыми веснушками.

«Очаровательна. Действительно, русалка!..» — а вслух сказал:

— Ты сильно рисковала, находясь здесь, весне. Мы частенько используем для маскировки копны, и сейчас мой танк замаскируем под одной из них. Прятаться надо в окопе или в погребе…

— Я же не от снарядов пряталась, а от немцев и полицаев, чтобы не забрали в Германию.

К ним подошли водитель-механик Сидоров, радист-пулеметчик Панин, наводчик Барабаш и заряжающий Нечитайло. Поздоровались.

— С освобождением тебя, девушка! — воскликнул Панин.

— А вы навсегда пришли? — спросила тихо Зина.

Танкисты заулыбались.

— Навсегда!..

— Конечно!..

— Разве можно оставлять на растерзание фашистам такую красавицу!..

— Спасибо вам.

— За «спасибо» не отделаешься, — лукаво подморгнул Панин.

— Так я сейчас сбегаю домой и принесу яблок. Пепинка уродила. И груши. А соседка даст глечик молока…

— Не молоко и груши имеет в виду наш Леонид, а поцелуй, — пояснил намек радиста-пулеметчика Тернистый и смутился от этих слов.

Панин тут же подставил Зине щеку.

«Ты смотри, какой быстрый! — ревниво подумал Гнат. — Привык, что мама дома целовала в щеку!»

Наводчик Барабаш сжал губы дудочкой и тоже стал ждать поцелуя.

Гнат не выдержал, подошел к Зине, обнял за плечи и стал целовать ее в щеки, приговаривая:

— Это — за самого смелого из нас радиста-пулеметчика Панина. Это — за ветерана танковых войск ленинградца Сидорова. Это — за укротителя «тигров» Барабаша. Это — за славного отпрыска запорожского люда заряжающего Нечитайло…

Зина оттолкнула Тернистого.

— Ишь какой отважный!

— Поцелуй за себя оставишь на потом, — засмеялся Барабаш. — Знай меру.

— «Потом» на войне может и не случиться, — с грустью произнес Гнат.

— А у меня дочка такая же, как ты, Зина, — вздохнул Сидоров. — В Ленинграде она, блокаду пережила. Олей звать… Можно одолжить немного сена для нашего «КВ»?

— Разве ваш танк ест сено? — подняла удивленно брови Зина.

— Меньше, конечно, чем мамонт, — вмешался в разговор Тернистый. — Но…

— Берите хоть полкопны, — улыбнулась Зина.

Танкисты, прихватив с собой по охапке сена, ушли, начали маскировать «КВ». Гнат остался вдвоем с Зиной.

— Вон наши бегут из села, — показала Зина рукой. — Бегут к вашим танкистам с узелками и корзинами. До войны тетки что только не продавали на этом шоссе: картошку, лук, яблоки. У нас хорошая картошка родит.

— А ты здесь, сидя в копне, не голодала? — Гнат заметил в синих, лучистых глазах Зины печаль. — О пережитом думаешь?

— О вас… Вон рукав обгорел, весь в дырках. Еще пахнет дымом.

— Такая наша работа… Так что же ты здесь ела?

— Картошку вареную, лук. А вода рядом. Ночью ходила крадучись и набирала в кувшинчик. Вон он стоит возле копны. — Зина взяла глиняный кувшин, зачерпнула из озерца воды, подала Тернистому: — Пейте.

Гнат сделал несколько глотков.

— Вкусная вода… А ночью одна не боялась?

— Боялась. Но еще страшнее было оставаться дома. У нас в хате поселились два эсэсовца и один из наших, родом из-под Белой Церкви. Предатель. Вадимом его звать. Вот они втроем и сторожили Надю Калину. Такая ценная была для них, что эсэсовец держал ее на привязи. Все допытывался про какую-то саблю, украшенную драгоценными камнями и золотом. Надю я так и не увидела — домой не приходила, боялась попасть немцам на глаза. А тот выродок из-под Белой Церкви, мама говорила, все красавца из себя строил. И к Наде приставал. А она маме сказала, что у нее есть брат — пограничник Терентий Живица…

— А что-нибудь еще она говорила твоей маме?

— Больше ничего. Для нее имя брата было как бы паролем для наших. Наверное, ее брат — известный пограничник, как Карацупа, о котором до войны писали в газетах.

— И я читал про Карацупу, когда учился в школе… — Гнат помолчал. — Так как, ты говоришь, фамилия того перевертыша?

— Разве он скажет свою фамилию? А имя его Вадим! Он откуда-то из-под Белой Церкви.

— Одного Вадима я знал еще до войны — Перелетного. Сволочь из сволочей. Гад ползучий. Университет окончил. Выпендривался перед всеми, что очень грамотный… Да, рассудительная у тебя мать, раз спровадила свою дочь подальше от его глаз.

— Если бы стали ко мне приставать, я и сама сюда бы сбежала. Здесь мне все с детства знакомо.

Зина умолкла. О чем-то задумалась.

Молчал и Гнат.

Ему хотелось обнять Зину, сказать, что он непременно вернется к ней, что будет писать ей, что теперь они друзья на всю жизнь.

Как быстро летят минуты, а сколько хочется сказать! Ему уже пошел двадцать второй год, но влюбиться, если не считать школярского увлечения золотоволосой Таней, вроде и не в кого было. А сейчас война. Сейчас тем более не до любви.

Зина, только теперь увидев шрам на щеке Гната и красное пятно от ожога на шее, подумала, что они не безобразят его, а придают ему мужественности. Конечно, он не трус. Такой молодой, а уже капитан, командир танка. Разве это ни о чем не говорит? Да, ты горел, Гнат, и не раз. И сегодня горел. Это видно по рукаву кожаной куртки. Он прожжен. А руки черные от железяк, дыма, пороха… Серые глаза открытые, по-детски чистые, искренние. Наверное, ласковый и добрый этот Гнат…

Когда к ее полуоткрытым губам припали губы Гната, она не оттолкнула его, обвила его шею руками. Но тут же отстранилась, пробормотала растерянно:

— Только ж ты… Не много ли берешь на себя?.. Смотри какой!..

Сердце Гната колотилось, словно перед боем. Знала бы Зина, как нелегко было решиться ее поцеловать! При хлопцах целоваться было не боязно. Целовал за них всех! А остался с глазу на глаз и оробел. Наверное, так сегодня чувствовал себя Леня Панин в первом своем бою, когда увидел пожар в танке.