Павел Автомонов - Ледовый десант

А здесь, на Букринском плацдарме, его войска не могут овладеть стартовыми рубежами для броска на Киев. Манштейн и Гот потирают от удовольствия руки. Еще бы! Их «Линия Днепра» оправдывает себя.

«Да, не каждый плацдарм может быть плацдармом для выхода танков в прорыв… Но дни твои, фельдмаршал Манштейн, под Киевом сочтены. Ты проиграешь, старая лиса, битву! Проиграешь. У нас главным плацдармом будет Лютежский!» — мысленно произнес Ватутин.

— Пора перекусить, Николай Федорович, — напомнил ординарец командующему, когда подошли к бронетранспортеру.

— Никаких перекусок, — махнул рукой Ватутин. — Сейчас же едем на Лютежский плацдарм!.. Успеем за четыре-пять часов? — спросил он водителя транспортера.

— Постараемся, товарищ генерал, — ответил тот.

Бронетранспортер с днепровской кручи, обрывавшейся в Зарубенцах, начал спускаться извилистой дорогой к деревянному мосту. Дальнобойная артиллерия немцев била по переправе. Досадно и обидно. Уже месяц, как овладели плацдармом, а тяжелая артиллерия фашистов все еще стреляет по переправе.

Бронетранспортер переехал притопленный слегка мост, выскочил на дорогу, петлявшую среди песчаных дюн. Ватутин посмотрел в окошко. На поросшей кустарником дюне стоял дед, опершись на пастушью палку. Он будто поджидал кого-то из-за Днепра.

Ватутин уже не раз видел этого деда. Приказал водителю остановиться. Выбрался из бронетранспортера, подошел к старику.

Это был паромщик, дед Роман Аверьянович Шевченко.

Ватутин поздоровался, спросил:

— Кого-нибудь ждете?

— Жду, — кивнул Роман Аверьянович. — Пора нашим уже пойти на Белую Церковь, на Кагарлык, Фастов.

— А они не идут, — грустно произнес Ватутин.

— Немец тут здорово укрепился, сынок. Ухватился за берег зубами. Так-сяк с ним не повоюешь.

— Вы меня видите, дедушка? — спросил вдруг Ватутин.

— Прости, сынок. Глаза у меня плохие. Вижу, что ростом ты невысокий, а какие погоны, что-то не разберу. А сам я смолоду воевал с турками за Болгарию…

— И мой дед воевал за Болгарию, — подхватил Ватутин. — Может, встречали кавалериста Григория Дмитриевича? — Николай Федорович не стал называть своей фамилии.

— Нет, не встречал.

— А что люди говорят про нашего командующего фронтом? — спросил Ватутин и снова не назвал своей фамилии.

— Про Ватутина? Да говорят… Сперва говорили, что он намылит шею немцу и через несколько дней возьмет Киев. А теперь больше ругают немцев, что те так укрепились… Тут так-сяк не навоюешь. Надо с умом. Танков вон сколько наших пошло, а дело не с места. А твой дед, сынок, жив?

— Помер вместе с отцом и младшим братом от голода в двадцать первом, хотя под головой вместо подушки лежал мешок с зерном. «Пусть внуки едят, а я свое отжил», — сказал перед смертью.

— Благородной души был ваш дед Григорий Дмитриевич.

— Вы запомнили его имя и отчество?

— Глаза у меня плохие, а память и на хорошее, и на плохое цепкая, как репей на фуфайке.

Ватутин улыбнулся.

— А у вас картуз с надтреснутым козырьком. Неужели он еще с турецкой войны?

— Что? Картуз понравился? Может, поменяемся? — пошутил Роман Аверьянович. — А вот у тебя, сынок, кокарда и картуз вроде золотом поблескивают. Должно быть, генерал?.. Я уже тут с одним познакомился. Может, слыхали? Семен Кондратьевич Шаблий, партизанский, можно сказать, наш народный генерал. Обещал, что мою старуху медалью «Партизан Отечественной войны» наградят. Пострадала, сердешная. Я и моя старуха кое-что выведывали у немцев по обоим берегам Днепра. А в Хоцьках ее схватили жандармы и стали допрашивать, что и как. «Чего тут ходите, что выведываете?» — спрашивают. «Сами по себе ходим. Есть всюду родственники», — она в ответ. Но не поверили басурманы, раскаленным шкворнем моей старухе глаз выжгли… Спалил германец и мою хату. Мы с внучатами соорудили курень тут неподалеку, в лесной чаще. Вот такие неважные дела, — закончил рассказ дед Шевченко, внимательно приглядываясь к Ватутину.

— Да, не очень-то хорошие дела, — покачал головой Николай Федорович. — Когда увижу генерала Шаблия, то скажу, чтобы он действительно представил к награде… Как вашу жену звать-величать?

— Матрена Гавриловна Шевченко.

— А как вас?

— Роман Аверьянович. А ты Ватутина, часом, не встречал?

— Случалось, — улыбнулся Николай Федорович. — Может, и ему что передать?

— Да он и сам, наверное, знает. Тут надо что-нибудь придумать такое, чтобы у немецких генералов глаза от удивления на лоб полезли… Говорю это как солдат, который когда-то воевал за Болгарию.

— А что же надо сделать такое, чтобы у фельдмаршала Манштейна и генерала Гота глаза полезли на лоб? — засмеялся Ватутин.

— Я ведь почти слепой и не вижу их позиций. А поэтому и не знаю, куда и какие силы бросить, чтобы обдурить немца и действительно взять Киев.

— Значит, немцев надо первым делом обдурить? — переспросил Ватутин.

— Конечно. Ты что, немца не знаешь? Он же без циркуляра и в нужник не пойдет. А на войне и подавно! Только обдурить, перехитрить его надо. Тогда и Киев будет наш!

— Мы сделаем все, чтобы Киев взять. Мы обдурим немцев. Вам же спасибо за совет, — кивнул Ватутин.

— Не за что благодарить. Разве за то, что перевозил на тот берег артиллеристов капитана Зарубы и бойцов-пограничников? Так за это дело благодарил генерал Шаблий. Как там мои хлопцы под родными Зарубенцами и Григорьевкой?.. Ты, сынок, видать, танками командуешь? — вдруг поинтересовался дед Шевченко.

— Почему вы так решили? — пожал плечами Ватутин.

— Дед твой Григорий Дмитриевич в кавалерии ведь служил? А в теперешнюю войну кавалеристы на танки пересели. По нашим селам, знаю, все трактористы стали танкистами, а до коллективизации служили в кавалерии. А про генералов и говорить нечего — они один перед другим наперегонки из седел — на башни танков!

Николай Федорович засмеялся, представив генералов, которые служили в кавалерии, а теперь сидят на башнях танков, свесив ноги.

Ватутин любил простых, искренних людей. Такими были его дед, его отец, Федор Григорьевич, его мать Вера Ефимовна. Да и сам он был из таких. Другой бы не женился на бывшей батрачке, совсем безграмотной девушке, полусироте, какой была его Таня, ныне Татьяна Родионовна, мать двоих детей.

«Грамота — дело наживное, — сказал он своей матери, когда та узнала, что он собирается жениться. — А Таня не только собой, но и душой красива!»

«Делай как знаешь, и бог тебе судья!» — буркнула в ответ мать.

Вот и женился командир Красной Армии на неграмотной девушке и выучил ее за несколько лет грамоте, да так, что она может теперь и сама учить других.

«Какая высокая человеческая красота у этого деда! Колоритный, хоть снимай его в кино! — подумал Ватутин, направляясь к Днепру. Зачерпнул пригоршней воды, умылся. — Да, надо что-то решать, чтобы не только у Манштейна и Гота, но и у самого Гитлера полезли глаза на лоб!» Ватутин повернулся к деду Шевченко.