Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

— Да ну!? — удивленно воскликнул Григорий Антонович. — Быть такого не может! Клад, что ли, обнаружил?

— Вот именно, клад! Я тогда на стройке вкалывал, чтобы хоть как-то перебиться, завод-то наш тю-тю, помнишь?

— Как не помнить!

— Так вот, — Василий Васильевич налил ещё по бокалу вина, поднял его, заменив тост кивком, разом опрокинул содержимое в рот, крякнул и продолжал, — Сносили мы старое здание на пустыре, крутой дом там после построили, разбивал я ломом фундамент, как вдруг за кирпичной кладкой «дипломат» с деньгами обнаружил. Что делать? Не класть же его обратно, все равно бетоном зальют, вот и забрал. Дома деньги пересчитал, проверил, вроде настоящие. Сдать в милицию? Нет! Потом неприятностей не оберешься! В общем, годик я выждал, а потом в дело пустил, вот с того бизнес мой и начался.

— А мне с бизнесом не повезло, — вздохнул Григорий Антонович, — наехали на меня, заставили продать бизнес вместе с домом моим, да и кинули на деньги.

— Это как?

— Да, — Григорий Антонович махнул рукой, — когда сделку оформляли, я предполагал, что кинуть могут, деньги реальные предлагали, вот я и взял с собой на сделку начальника охраны своего и двух охранников. Вроде всё предусмотрели, он деньги проверил детектором, сложил в «дипломат», пристегнул его браслетом к руке, ключ мне отдал. При выходе из нотариальной конторы, в туалет он захотел. Охранники зашли, туалет проверили — никого, окно решеткой забрано, и у двери стали, пока он там свои надобности справлял. Но что-то долго не выходил, мы дверь открыли — ни его, ни «дипломата», и решетка с окна так аккуратненько на полу лежит — подпилена была заранее. За окошком пустырь, и всё — ищи ветра в поле.

— Вот гад! — Василий Васильевич стукнул кулаком по столу. Нашел бы — убил бы скотину!

— Именно так кто-то и сделал, труп его на пустыре через три дня нашли, а деньги так и пропали.

В разговоре наступила неловкая пауза, в голове Василия Васильевича возникла страшная догадка — а не эти ли деньги он нашел там, в фундаменте старого дома? Перед пустырем стоял жилой дом, а в нем, в четвертом подъезде, — нотариальная контора. Уж, не та ли самая?

— А когда, ты говоришь, тебя кинули? — поинтересовался он у друга и, получив ответ, пробормотал. — Так-так.

Григорий Антонович молчал, те же мысли роились и в его голове, он даже не сомневался, что именно его деньги, спрятанные начальником охраны, который не захотел делиться с заказчиками, за что и пострадал, нашёл в фундаменте старого дома его лучший друг, Вася. Но высказывать свои соображения он не спешил, понимая, что Василий Васильевич думает сейчас о том же.

Проанализировав события, Василий Васильевич пришел к выводу, что деньги, найденные им, были именно теми, которые похитил покойный начальник охраны. Неприятная, до тошноты, мысль о том, что деньги другу надо бы вернуть, настойчиво вертелась в его слегка затуманенном алкоголем мозгу. Он даже открыл было рот, чтобы произнести фразу: «Гриня, друг! Гадом буду! Деньги верну!», но вовремя одумался, понимая, что так дела не делаются. Нужно на трезвую голову все продумать, взвесить, не просто так, сразу, этакую сумму из дела вынуть. Но закрывать рот, не произнеся ни слова, было уже поздно, и он бесцветным, отрешенным голосом спросил:

— А, как, это… жена, дети?

— Да, нормально всё, Вася, жена со мной в теплосетях работает, дочка в университете учится, вот только с жильем хреново, на квартире живем.

Дальнейший разговор проистекал в полном разногласии слов и мыслей, и вскоре стал в тягость обоим собеседникам.

— Может ещё вина взять? — робко предложил Василий Васильевич, когда Григорий Антонович разливал по бокалам последние капли напитка, отдаленно напоминающего портвейн.

— Нет, не стоит, — ответил Григорий Антонович, — что-то голова разболелась от этого вина.

— Ну и ладно, давай ещё раз за встречу.

Чокнулись они вяло, без прежнего энтузиазма, и выпили. После чего поднялись и вышли на улицу.

— Ну, ты забегай, звони, не забывай старого друга, — сказал на прощание Василий Васильевич, пожимая руку Григорию Антоновичу. Но Григорий Антонович знал — больше они никогда не встретятся, ни адресами, ни телефонами они не обменялись. Сегодня он потерял нечто гораздо большее, чем деньги, с потерей которых давно смирился, и гораздо большее, чем дружбу, он потерял веру в то, что когда-то, в старые времена, считалось дороже самой жизни, то ради чего стрелялись на дуэлях или пускали себе пулю в висок, то, что когда-то называлось красивыми, ныне утратившими значение словами: совесть, достоинство, честь .

Низкие, тёмные осенние тучи плыли над городом, цепляясь за крыши домов, грязными серыми космами падали они на землю, моросил мелкий, холодный дождь. Ветер голодным псом выл в проводах, раскачивая полуобнаженные ветви деревьев, срывал последние уцелевшие листья, швырял их в грязь, в лужи, на мокрый асфальт. Сквозь рваные клочья облаков на минуту выглянуло солнце, в кустах блеснула темно-зелёным цветом пивная бутылка. Иван Степанович, человек без определенного места жительства, с двухнедельной щетиной на немытом лице, в засаленном военном кителе и военной шапке без кокарды, подобрал бутылку, внимательно осмотрел, не отбито ли горлышко, и аккуратно положил в сумку, такую же грязную и замусоленную, как и он сам.

Когда-то Иван Степанович был человеком уважаемым, подполковником, и служил в должности командира эскадрильи военно-транспортной авиации в Вооруженных Силах бывшего Советского Союза. Но после известных событий девяносто первого года, когда авиация многочисленных суверенных государств — осколков бывшей, некогда могучей державы, стояла на аэродромах без горючего, Иван Степанович был уволен в отставку. Пенсия, назначенная ему ещё в советских рублях, после стремительного взлета цен в результате инфляции, превратилась в жалкие гроши, на которые прожить было просто нереально.

В поисках заработка, который давал бы возможность кое-как сводить концы с концами, устроился он работать завхозом в одном НИИ, находящемся в процессе развала, но ещё как-то существовавшем, разделившись на множество мелких частных предприятий. Все было бы ещё терпимо, если бы Иван Степанович не был человеком честным, и не противился всяческим махинациям руководства НИИ. И поскольку он не только не желал сам наживаться за счет развала хозяйства, когда-то бывшего социалистической и ставшей вдруг ничей собственностью, но и всячески препятствовал в этом другим, то сделался костью в горле для руководства НИИ и был уволен по обвинению в том, чему он всегда противодействовал. От такой несправедливости он, прежде всего, напился, затем, протрезвев, стал искать новое место работы, и устроился сторожем на государственном автопредприятии. Но и там он выполнял свои обязанности честно, и не давал выносить и вывозить с предприятия ценности не только простым работягам, но и руководству, чем вызвал естественное недовольство лиц, облеченных властью, и был вновь уволен.