Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

Но ворона как ни в чем не бывало продолжала изливать одной лишь ей понятную тоску, нахохлившись под мелким осенним дождём.

Анна Павловна отошла от окна, уселась на застеленную кровать и тяжёло вздохнула. Завтра предстоял трудный день, от встречи с незнакомым ей человеком зависит, узнает ли она, наконец, правду о своем отце, которого расстреляли в тридцать седьмом здесь, в этом, затерянном на просторах России, небольшом провинциальном городке, или же последние дни жизни его навсегда останутся для нее тайной. Сколько пройдено инстанций! Сколько порогов обито! Сколько написано запросов! Сколько их осталось без ответа, и сколько ответов получено, вежливых, уклончивых, сухих, резких, но никогда ничего не обещающих и не проясняющих, за исключением того, что уже было известно. И вот, когда надежда узнать правду, восстановить честное имя отца, уже почти иссякла, какой-то важный чин, бывший сотрудник бывшего комитета безопасности бывшего государства при личной встрече сообщил, что здесь, в этом районном городке, в здании бывшего КГБ, а теперь ФСБ, ей дадут возможность ознакомиться с делом отца.

Вечерело. Сумерки сгустились, дождь усилился. Капли его ударялись о стекло, сползая извилистыми змейками вниз, к подоконнику; там, за окном, на площади, одинокий фонарь на высоком столбе, раскачиваясь под ветром, бросал свет на потемневшую фигуру вождя, делая тень его на мокрой, грязной площади живой, подвижной. Вороны не было.

Анна Павловна задёрнула занавеску, включила свет и, переодевшись в дорожный халат, легла на кровать, не расстилая её — она знала, уснуть сегодня ей не удастся. Она лежала, глядя в потолок, на лампочку под желтым абажуром и думала, думала, думала. Мысли её были далеко от этого городка, в том, крупном промышленном центре, где прошло её детство, где отец, которого она уже почти не помнит, работал инженером на заводе оборонного значения. Мать мало рассказывала о нём, в ответ на все расспросы она только вздыхала, повторяя одну и ту же заученную фразу: «Трудное было время».

В гостинице было тихо, лишь дождь стучал по стеклам да завывал ветер, проникая в щели противным, зябким сквозняком. В номере было сыро и холодно, Анна Павловна расстелила постель и легла в халате, укутавшись одеялом. Тусклый свет под грязным абажуром раздражал её, она встала, повернула выключатель, свет погас, и теперь только мутный отсвет одинокого фонаря на площади проникал сквозь занавешенное окно, рождая причудливые тени на потрескавшихся местами обоях. Тени напоминали фигуры людей, живших в далёком прошлом, как призраки, бродили они по полутемному пространству, будоража воображение.

Анна Павловна пыталась уснуть, но сна не было, был лишь какой-то неясный полубред-полуявь, всплывающий из глубины подсознания, состоящий из обрывков фраз где-то, когда-то услышанных, осколков давних, забытых снов, картинок из той, прошлой жизни, перемешанных в беспорядке, словно карты на зелёном сукне. Так она и лежала, не смыкая глаз, пока серый, тусклый рассвет не разогнал эти бредовые тени.

Дождь почти прекратился, но не утих совсем, он, то усиливался, то вновь затихал, и Анне Павловне казалось, что эта осень плачет по невинным, погибшим, расстрелянным здесь, в этом городке в те далекие, страшные годы.

Анна Павловна встала, умылась, долго приводя себя в порядок перед зеркалом — ей не хотелось, чтобы её видели уставшей, осунувшейся после бессонной ночи, она должна выглядеть твёрдой, решительной, как всегда. Она оделась, вышла из номера, слегка кивнув на приветствие дежурной по этажу, и, решительным жестом растворив дверь гостиницы, окунулась в дождливое, зябкое утро. Она держалась прямо, горделиво, не прячась от ветра и дождя, а лишь слегка прикрываясь зонтом.

В сером здании, находившимся недалеко от площади, её уже ждали, дежурный выписал пропуск и показал кабинет, в котором её примут.

— Разрешите? — спросил она, открывая дверь кабинета.

— Входите, — ответил ей невысокий, лысоватый человек с выцветшими усталыми глазами и сморщенным, желтым лицом. Он представился Иваном Сергеевичем, бывшим сотрудником НКВД, ныне заведующим архивом.

Иван Сергеевич жестом указал ей на стул напротив себя, и сказал:

— Я знаю, мне звонили относительно Вас, просили. Просил человек, отказать которому я не могу, но не в этом суть. Я готов ознакомить Вас с материалами по делу Вашего отца, но подумайте — нужно ли это Вам? Подумайте хорошо.

Анна Павловна стиснула зубы, взгляд её стал жёстким и злым, сколько сил потрачено, неужели опять отказ?!

— Я уже подумала! Подумала хорошо! И не вижу причин, чтобы Вы отказали мне!

— Помилуйте, — ответил Иван Сергеевич, — я не отказываю Вам, просто предлагаю подумать, выдержите ли Вы всё то, что узнаете из этого деда? Вот оно, дело Вашего отца, его звали Савелий Игнатьевич, а Вы Павловна, почему?

— После того, как моего отца арестовали, а затем расстреляли как врага народа, мать сменила мне отчество, Павел — брат отца, мать не хотела, чтобы меня считали дочерью врага. Но потом, в пятьдесят шестом, моего отца реабилитировали.

— Знаю, знаю, реабилитировали, — ответил Иван Сергеевич и вздохнул, подумав: «Так реабилитированный Савл стал Павлом».

— Вот дело, возьмите, — он протянул Анне Павловне толстую папку, — пройдите в ту комнату и читайте, не торопитесь, я подожду.

Анна Павловна рывком выхватила папку из его рук, резко повернулась и гордой походкой направилась в комнату, на которую указал ей Иван Сергеевич. Она вошла, плотно закрыла за собой дверь, села, положив дело на стол перед собой, и открыла первую страницу.

Она с трудом узнавала человека, смотрящего на неё с фотографии, как не похож он был на того, на старом пожелтевшем снимке, который хранила она всю жизнь! Тот был уверенным, красивым, сильным, молодым, а здесь она видела измученного, усталого человека с пустым озлобленным взглядом. Она смотрела на фотографию, и слезы сами собой катились по её щекам, смотрела, не решаясь перевернуть страницу.

Иван Сергеевич ждал, сидел, временами постукивая карандашом по столу; прошёл час, другой, третий, наконец, она вышла, швырнула дело на стол, и со злостью сказала:

— Лучше бы Вы мне не давали это читать!

— Я предупреждал Вас.

— Но я же не знала! — возмущенно вскрикнула Анна Павловна.

— Да, Вы не знали. По доносам Вашего отца сажали и расстреливали невинных людей. Он был секретным сотрудником аппарата Ежова, «сексотом». Ну, а когда Ежова арестовали, то и ему пришлось ответить за свои грехи. Поверьте, он заслужил своё наказание.

— Но ведь его же реабилитировали! — возмущенно вскрикнула Анна Павловна.

— Да, реабилитировали, это Хрущев, у него у самого руки по локоть в крови. Сути дела это не меняет.