Дмитрий Чудсков - Озеро Варыш

Олько ступит ногою на палубу
И ладонью скользнёт по рулю,
Сразу запад багрово-коралловый
Ветром дрогнет, и враз кораблю

Паруса надувает упруго,
И Пилон уж летит над волной.
Наконец он дождался подругу,
И смеются они под луной.

Он спешит показать ей глубины,
Что он нового в море узнал.
Люк задраен, и чудо-машина
Опускается в скальный развал.

Паруса распускает подводные,
Чтоб морские потоки ловить,
И поймает теченье пригодное,
Чтоб глубинными далями плыть.

А зимой наша Олько скучала:
Засыпал он во льдах, как медведь.
Лишь зверушки её навещали,
Та давала им всякую снедь.

Приходилось ей многое знать и уметь,
Так как техника просит ухода.
Всё стареет: доска, паруса, сталь и медь,
Коль за дело взялась непогода.

А с таким кораблём ну куда же в ремонт,
Сразу будут вопросы, проблемы…
Отправлялись они за седьмой горизонт,
Где за гульдены и соверены

На давно позаброшенных верфях
Починяли пираты свой флот.
Негодяи, подонки из первых,
В основном покалеченный сброд.

Кто в лихих переделках здоровье утратил,
А кого покалечил острог,
Здесь давали приют всякой братии.
Знай работай, а рот на замок.

И не спрашивали документов,
Кто вы, что вы и чем промышляли,
Лишь в лицо признавали клиентов.
Ну, бывало, конечно, стреляли.

Олько знали, её принимали
Как царицу студёных морей,
И вопросов ей не задавали,
А она не жалела гиней.

— Увлеклась я, — заметила Соня. —
Ведь совсем не об этом рассказ.
Я вернулся в реальность. На склоне
Мы сидим, а на скалах — баркас.

— То есть кончилась первая серия?
Дабы кровь разогнать по артериям,
Ты не хочешь немного пройтись,
Продолженья рассказа в преддверии?

Соня мне протянула ладошку.
Я помог ей подняться с бревна.
— Уж рассказа осталось немножко.
Мы пошли. Продолжала она:

— Я б могла рассказать и о том, и об этом.
Но давай перескочим мы… тысячу лет.
Век двадцатый. Слепя электрическим светом,
В порт въезжает бензиновый кабриолет.

Удивлён я, столько лет
Не разрушится сюжет?
Головою покачав,
Говорит: «Кабриолет

Въехал в порт, пыхтя трубой».
Там, под грузовой стрелой,
Напряглись стальные тросы
Над машиной паровой.

Вышла дама, вся в смятении,
И порывистым движением
Бросив краги и очки
На переднее сиденье,

Поднялась на стену дока.
Ей навстречу мастер-дока
На железных переходах.
Слушает она, а око

Видит низко под собой:
С рассечённою кормой,
Обнажив свои трюма,
Не в ладах с самим собой,

Без центральной переборки,
На распялках и подпорках,
В напряжении застыл
Сам Пилон ни жив, ни мёртвый.

Сколько раз тебя кромсали!
То, другое улучшали!
Будь он проклят, ваш прогресс.
Что, счастливей люди стали?

Начинайте, что ж тянуть.
И в разверзнутую грудь
Опускается машина.
— Аккуратней, подтолкнуть.

Эй, поберегись! — кричат,
Опускают агрегат,
Приживляют к кораблю.
Гайки жалобно скрипят…

На монтаж уйдёт неделя.
Время… длится еле-еле,
Время снова поползло,
Как баржа с песчаной мели.

Не хватало Олько сил
Наблюдать через распил,
Как чужие люди в робах
Топчут внутренний настил,

Тянут кабели, ворчат,
Молотки, ключи стучат,
Что-то жгут и расплавляют,
Стелется тяжёлый чад.

И ушла она. В отеле,
Где жила уже неделю,
Отвернулась от всего,
Как монах-отшельник в келье.

Но покоя не сыскать.
В пору криком закричать
В час, когда Пилона сердце
Начинает в ней стучать:

— Что им надо, кто они?
Что же ждёт нас впереди?
Страшно мне, я умоляю,
Ты хотя бы объясни.

К ней летит Пилона зов
По невидимым каналам,
И она: «В конце концов!
Сколько можно жить без слов!

Сколько можно жить без тела?!
Ведь сейчас другое дело.
Ведь идёт двадцатый век,
Нет возможностям предела.

Верь мне, я близка уже.
Новый дом твоей душе
Я сыщу пренепременно».
Напряжён, настороже,

Терпеливо ждал Пилон.
Как обрадовался он!
Отворилась топки дверца,
Первый занялся огонь.

Угль пал на колосник,
Дрогнул пламени язык.
Ползуны зашевелились,
Механизмы оживились,

И машина ход взяла,
Да как лебедь на крыла,
И пучину мнёт и топчет,
Расступается волна,

Ветры не страшны лихие,
Можно спорить со стихией.
Всё поёт, и это жизнь,
И полёт, и эйфория.

То живое в неживом,
Но не призрак, не фантом
Мчит, не ведая предела,
Только пена за винтом…

***
По валежнику, по мху
Соня бережно ступала.
Я как в сказке наяву
Шёл, молчал. Она молчала.

Говорю: «А что, быть может,
Прямо здесь ступал Клаврат
В сапогах из толстой кожи.
Там же встретила закат

Его бедная Ристина.
За леском Пилон ковал.
А Левгрот плёл паутину
И оттуда вот напал».

Соня вдруг остановилась:
— Да, вот здесь шагал Клаврат
И насмерть безумцы бились,
Чтобы жизнь пошла на лад.

Там за розовой скалою
Обнаружили Ристину,
Если хочешь, то зимою
Мы пройдёмся через льдину.

Я спросил: — Какой зимою?
Будем здесь мы зимовать?!
— Друг мой, правду я открою.
Срок тебе её узнать.

Помнишь, как ты шёл звонить
Позавчера, мой милый?
Я отвечал: — Да как забыть!
Та ночь была красивой

В разрядах молний. Было так.
И я профессору звонил.
Но ты узнала это как?
Один под дождь я выходил.

— Один? — и подняла глаза.
Её глаза… где мне встречались?
О боже, что за чудеса?
Когда и где вы мне являлись?

Нет, не сегодня, не вчера
И не тогда, пять лет назад,
Когда спускались вечера
На наш любимый Летний сад.

Я помню эту пару глаз
Средь молний грозовых разрядов.
Но не могу узнать я вас,
Таинственных кошачьих взглядов.

— Узнал меня? — спросила Соня.
— Ещё, пожалуй, не вполне.
— Один ли шёл, старайся, вспомни…
Письмо не помнишь на окне?

Кому и как ты рявкнул «брысь»?
Смекни, зачем я рассказала
Историю, в которой рысь
Лесами долгими бежала.