Василий Стенькин - В осажденном городе

— Ну и что же?

— Я пытался вступить в какую-либо группу, но чувствовал, что мне не доверяют. После ареста Никифора Юматова его брат Сергей в глаза обозвал меня доносчиком. Наверное, поэтому все мои попытки приблизиться к предполагаемым участникам кружка не имели успеха. Я заискивал, лебезил перед ними, — говорил Пилатов, но они просто не хотели разговаривать со мною…

При повторном допросе жители села Мастиновка Сергей Леонтьевич Юматов и Семен Иванович Евстифеев показали: как-то в присутствии Пилатова крестьяне ругали царскую власть. Дня через два в село приехали жандармы и многих мужиков выпороли.

Прошин зачитал эти показания и спросил:

— Вы помните, Пилатов, такой случай?

— Да, было. Ничего не могу сказать в свое оправдание.

— Когда и почему прекратилась ваша связь с жандармами? — спросил Захаров, оторвавшись от протокола.

— В феврале семнадцатого года, когда совершилась революция, жандармы скрылись, моя связь с ними кончилась…

— Чем еще хотите дополнить следствие? — Прошин подошел к Пилатову, который сидел на табурете, низко опустив голову.

— Чего еще? Прошу учесть мое чистосердечное раскаяние, — сказал Пилатов и, немного подумав, добавил: — После революции я жил честно, меня отмечали на работе…

— Даже в партию хотели вступить, — перебил Захаров.

— И это было, собирал рекомендации. Но как узнавали о моем аресте, разговор со мною прекращали…

Вскоре состоялся суд. Пилатов был приговорен к трем годам лишения свободы.

Год двадцать девятый — год великого перелома — шел по стране напористо, напролом. Газеты шумно сообщали о районах сплошной коллективизации. У многих руководителей закружилась голова от успехов. На общий двор сводили коров и овец, кур и уток, с недавно закрытых церквей сбрасывали колокола. Эти «перегибы» ломали вековые взгляды и привычки крестьян, вместе с тем дискредитировали самую идею кооперирования сельского хозяйства.

В начале декабря в окружной отдел ОГПУ поступили сигналы о том, что благочинный Василий Смирнов сколотил в селе Никольская Арчада Телегинского района группу из реакционно настроенных служителей церкви и местных кулаков. По его заданиям «бродячий монах» Федор Винокуров ходит по окрестным селам, организует сборища единомышленников, ведет подрывную агитацию.

Прошин тут же выехал в Телегинский район, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Он побеседовал со многими верующими и служителями церкви. Вырисовывалась такая картина: на квартире благочинного Смирнова регулярно проводились сборища, на которых присутствовали попы, дьяконы и раскулаченные из сел Урлейка, Кашкаревка, Песчанка и других. Благочинный Василий Смирнов рассказывал о своей поездке в Ленинград, о встречах с епископом Дмитрием Гдовским, призывал священников внушать верующим, что Советская власть — власть антихриста и что подчиняться ей нельзя. На сборищах говорили об организации ячеек по деревням, об установлении связи с Пензенской городской ячейкой, о проведении «разъяснительной» работы среди верующих.

В Никольской Арчаде Прошин случайно побывал на собрании, какие часто проводились в то время. В правлении только что созданного колхоза собрались сельчане. Они сидели прямо на полу и нещадно дымили едким самосадом. За столом президиума, накрытым красным сатином, сидели председатель колхоза, секретарь партийной ячейки, председатель сельсовета. Слово было предоставлено секретарю партячейки Быстрову. Как потом узнал Прошин, Быстров — бывший моряк и, хотя родился и всю жизнь прожил в городе, сам напросился поехать в деревню, «на фронт коллективизации».

— Товарищи! Граждане! Великие вожди мирового пролетариата, к примеру Карл Маркс, говорят нам: религия есть опиум для народу… Вот я и спрашиваю вас, до какой поры мы станем глотать тот до мозга костей вредный опиум?

— Церква уж давно не служит! — донеслось из дальнего угла.

— Об этом я и говорю… По нашей бессознательности цветной металл пребывает без надобности. Я о колоколах речь веду… Тише, граждане! — призвал Быстров, заметив оживление среди собравшихся. — Живем колхозом, а колокола… Вы знаете, что написано на большом колоколе. Не знаете? А я третьеводни лазил на колокольню и прочитал. «Без бога свет не стоит, без царя земля не правится». Вот что написано. Это же лозунг контрреволюционной монархии! А вспомните, товарищи, какую гнусную роль сыграли эти колокола в дни гражданской войны, — продолжал Быстров. — Они радостно возвещали о приходе белых войск и звали к выступлениям против нашей Советской власти. Так или не так? Я вас спрашиваю?

Молчание крестьян, по-видимому, не смущало Быстрова: он продолжал свою речь:

— И еще. До точности подсчитано, в колоколах — двадцать миллионов пудов ценного цветного металла. Он стоит без малого тридцать миллионов рублей… Это роскошь, товарищи! Мы не можем позволить ее себе, когда наша промышленность задыхается без металла, как все равно рыба без воды…

— Все как есть подсчитали! До вас, видно, дураки все были, — прокричал тот же голос.

— И до нас были умные люди. — Быстров был так уверен в своей правоте, что даже не поинтересовался, кто бросает реплики. — Французская революция переплавила все колокола на пушки и деньги. Российский царь Петр Первый также догадался отлить из церковных колоколов почти двести пятьдесят пушек и еще двадцать пять прочих орудиев… Я вношу предложение: колокола снять и перелить на трактора. И нема делов!

Предложение поставили на голосование, за него подняли руки только члены президиума. Впрочем, против него тоже никто не голосовал. Председатель собрания объяснил, что предложение принято единогласно.

Прошин был сильно взволнован таким способом решения столь важного вопроса, но выступать на собрании счел неуместным. И лишь когда остались члены президиума, он разъяснил им ошибочность принятого постановления и в общих чертах рассказал об активизации враждебной деятельности монархистски настроенных церковников, которые умело используют наши ошибки, искривления и перегибы в колхозном строительстве и в борьбе с церковью, когда удар наносится не по религиозной идеологии, а по крестам, колоколам и церковным зданиям.

Секретарь партячейки и другие товарищи, кажется, согласились с ним. По крайней мере открыто не возражали: наверное, просто не могли перечить высокому авторитету представителя окружного отдела ОГПУ.

Возвратившись в Пензу, Василий Степанович стал готовиться к обстоятельному разговору со священником Ваховским. Теперь чекисты располагали довольно полной информацией о церковно-монархической организации и ее пока хилых ветках в районах. Было известно и о том, что Леонид Ваховский — один из активных участников организации и хорошо осведомлен почти о всех противозаконных действиях.