Василий Стенькин - В осажденном городе

Епископ Кирилл вел себя на допросах по-другому: истерично заламывал руки, крестился и божился, всячески увиливая от прямых ответов. И только когда убеждался, что дальнейшее отрицание того или иного факта бессмысленно, признавал его.

Он вынужден был признать, что был не совсем согласен с лояльной политикой митрополита Сергия по отношению к Советской власти. Но его, епископа Кирилла, вина лишь в том, что он не обнародовал указ митрополита о молитвах за власть и способствовал распространению идей и литературы организации, именующей себя «Истинно православной церковью», вызывающих, как он выразился, враждебное отношение к государственному строю.

Однако преступная деятельность Кирилла, его руководящая роль в организации были полностью доказаны показаниями благочинных Кулонова и Смирнова, священников Невзорова, Пульхритудова, Лебедева и Ваховского, многих других свидетелей, допрошенных по делу.

…Вечером Прошина пригласил начальник окружного отдела, он поблагодарил его и сотрудников подразделения за большую работу по раскрытию церковно-монархической организации.

— Теперь слово за судом, — сказал начальник отдела. — А вас, товарищ Прошин, прошу полностью сосредоточиться на ликвидации бандгрупп, действующих в районах…

Товарный поезд шел медленно, останавливался чуть ли не у каждого столба. В кабине машиниста сидел среднего роста, крепкого телосложения мужчина в новом брезентовом плаще с откинутым капюшоном. Это был Василий Степанович Прошин.

Машинист и его помощник были сосредоточенно заняты исполнением своих обязанностей и не обращали внимания на хмурого и строгого, как им казалось, попутчика.

Василий Степанович расстегнул плащ, оперся локтем о железную раму открытого окна и, не отрываясь, глядел на мелькавшие вдоль дороги лесопосадки, окутанные прозрачной зеленоватой дымкой молодой листвы.

Вот знакомое кирпичное здание станции Выглядовка. Здесь он когда-то высаживался вместе с Дмитрием Тарасовым и боевыми помощниками на последнюю решающую операцию против банды Недосекина. Сколько же лет прошло с той поры? Почти восемь. Как быстро пролетело время!

Поезд с лязгом остановился. Прошин вздрогнул от неожиданности, отвлекся от воспоминаний и, поблагодарив машиниста, спрыгнул на покрытое гравием полотно.

Май в том году был холодным и мокрым: дул северный ветер и почти беспрерывно лил дождь; земля раскисла — ни пройти, ни проехать.

Прошин крупно шагал по заросшей травою обочине, поднял капюшон, отчего казался выше ростом и еще шире в плечах.

На хромовые сапоги военного покроя налипала вязкая грязь, и ноги становились неподъемными, разъезжались в разные стороны. Он поминутно с силой выбрасывал то одну, то другую ногу, и большие черные комья, переплетенные мертвыми стебельками прошлогодней травы, отлетали в сторону, глухо шмякались на сырую размякшую землю.

Василий Степанович знал, что районный отдел ОГПУ находится недалеко от станции, поэтому о своем приезде никого не известил.

Оперативная обстановка в районе резко осложнилась: после большого перерыва здесь снова появился бандит Орлов.

Прошин, имевший немалый опыт борьбы с бандитизмом, руководствовался мудрым принципом: лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Он приехал, чтобы на месте ознакомиться с положением. Была еще одна примечательная привычка: знакомиться с тем или иным делом с бесед с рядовыми работниками, а когда представлялась возможность — с людьми, от которых поступали первые сведения.

Начальник районного отдела ОГПУ Мокшин был на месте. Он по голосу узнал Прошина и вышел в приемную, где тот стягивал намокший, будто из жести склепанный плащ.

Прошин и Мокшин были знакомы, недолго вместе работали в аппарате губернской Чрезвычайной комиссии, а затем беспокойная служба разбросала их по разным уездам, лишь изредка встречались на совещаниях в Пензе.

— Здравствуй, Василий, здравствуй, — говорил Мокшин, — сильно пожимая влажную руку гостя.

— Здравствуйте, Иван Иванович! — Мокшин был лет на восемь старше, казался чуть ли не стариком, поэтому Прошин называл его на «вы», хотя у них были одинаковые знаки различия на петлицах, а по служебному положению Василий был выше.

Прошли в кабинет начальника райотдела. Прошин достал из кармана чистый платок, вытер лицо и руки, пригладил светлые волосы.

— Ну, рассказывайте, как живете, что у вас тут нового — хорошего в Пачелме? — начал он, придвинув стул и усаживаясь.

Мокшин коротко рассказал об обстановке в районе, о наиболее опасных вражеских проявлениях.

— Самая добрая весть, когда говорят, что пора есть, — с улыбкой закончил рассказ Иван Иванович. — Пойдем ко мне, пообедаем, а потом решим, как дальше.

— Не откажусь, порядком проголодался, — согласился Прошин.

За обедом Мокшин предложил «пропустить по малой». Василий Степанович категорически отказался, хмельного он вообще не употреблял: даже после одной рюмки у него нестерпимо болела голова — следствие всей той же контузии.

— Нет так нет, — сказал Мокшин. — Я ведь ее, проклятую, тоже не обожаю, предложил, как гостю.

— Спасибо, Иван Иванович, обойдемся.

Они вспомнили об Аустрине, о Карпове, о других товарищах, работавших в губчека.

— А где сейчас Сергей Степанович Земсков?

— Земсков? Он в Москве, большой начальник! Ты знал Груню, тоже у нас работала. На ней женат Сергей, дочь и сын у них. Как у тебя с этим?

— Два сына растут.

— А у нас только один, — с сожалением проговорил Мокшин и стал рассказывать о своих домашних делах. Взял хлебный мякиш, покатал меж пальцев. — Так вот и живем, куры-кочеты!

— Помню, помню твою присказку, — рассмеялся Прошин и, поблагодарив хозяина, вышел из-за стола. — А хозяйка где?

— На работе. Теперь пойдем в райком, — предложил Мокшин.

Они зашли к первому секретарю — немолодому, сухощавому, начинающему лысеть мужчине. Тот поднялся, предложил им сесть.

— Коллективизация? — переспросил секретарь, отвечая на вопрос Прошина. — Трудно идет, со скрипом, с перебоями, особенно по Грачевекому кусту. Там сильное влияние кулацкого элемента.

— Какой процент?

— Процент? Самый низкий процент в селе Грачевка, двадцать. Да и те, кто вступил там в колхоз, как волки в лес поглядывают, ждут подходящего случая, чтобы убежать в город…

В Белово в колхоз вступило восемнадцать хозяйств, из них только три бедняцких, остальные кулаки, рассчитывающие таким образом спастись от раскулачивания.

Секретарь достал из ящика стола пачку папирос «Пушка», предложил Прошину и Мокшину, те отказались.

— В других селах процент коллективизации чуток выше, — сказал секретарь, снимая пальцами табачную крошку с губ, — приближается к тридцати.